На этом мушкетер Атос поднялся с кресла, держа в одной руке шляпу, а в другой - перья.
- Вы тоже направляетесь в Авиньон по делам государственной важности? - на всякий случай спросила я. - Нет, я остаюсь в городе предаваться скуке. Разве существует на свете занятие упоительнее?
Невесело усмехнувшись и не дождавшись ответа, постоялец направился к себе.
Дрожащими руками я коснулась бесценной пряжки. Казалось, господь создал этот камень в тот самый момент, когда отделил небо от земли или день от ночи. Как мне следовало распорядиться фамильной драгоценностью графа де Ла Фер? Неужели он думал, что я заложу ее в ломбард или продам ростовщику? В самом деле, господин Атос разбирался в местных расценках ровно настолько, насколько смыслил в человеческой порядочности.
Глава одинадцатая, в которой хозяйка собирается совершить подвиг
Тремя дарами господ мушкетеров я воспользовалась с переменным успехом.
Четки продала жиду ростовщику за неожиданные семнадцать пистолей. У меня были некоторые подозрения на счет того, откуда господин Арамис раздобыл вещицу, и поэтому долго задерживать ее у себя казалось мне несколько неприличным. По поводу лошади я обратилась к хозяину «Сосновой шишки», который нашел покупателя в лице денщика, любителя заседать в почтенном заведении. Кобыла принесла мне выручку в шесть пистолей, а седло и упряжь - в двенадцать экю с ливром. Пряжку господина Атоса я не стала продавать, а спрятала в сундуке в спальне, там, где теперь лежала новая третья юбка. Ее я пошила у моего старого знакомого, портного, почтенного мэтра Божур. Но он денег с меня не взял, а вместо этого заказал галуны на платье для одной из его богатых клиенток.
За вырученные деньги я приобрела большое количество припасов на зиму - копченых окороков, вяленой рыбы, сушеных грибов, и, конечно, бутылок вина. Я заплатила вперед служанке Нанетте, чтобы чаще пользоваться услугами ее юбок, туфель и ног, а некоторую сумму пожертвовала приходу отца Сандро.
В отсутствие друзей господин Атос снова выглядел мрачным и подавленным. По ночам сверху часто раздавался стук - постоялец мерил шагами свои комнаты, сапогов не снимая. Выглядел он бледным и изможденным, хоть и сохранял обычную опрятность и выправку. Я недоумевала, когда именно он спит и спит ли вообще.
Однажды, когда я накрывала ужин, он при мне мечтательно упомянул некий корабль, носящий имя «Боярышник», который отплыл от берегов города Плимута и направился с пилигримами в Новый Свет. Еще он заметил, что это, несомненно, корабль дураков, но что он с удовольствием купил бы пассажирский пропуск, не будь дураки англичанами.
Все мои отрицательные чувства касательно господина Атоса улетучились и я преисполнилась к нему благодарности, ведь было очевидно, что три дара являлись его ответом на мое так и не проговоренное требование оплаты. Но наблюдать за тем, как этот некогда блистательный молодой человек чахнет день ото дня оказалось непросто. Я не умела развеять его тоску, а ощущение собственного бессилия угнетало. Иногда мне казалось, что вспышка безумия, свидетельницей которой я стала, была благотворнее той бесчувственной апатии, что накрыла постояльца будто саваном. Если бы я могла каким-то образом вывести его из себя, я бы именно так и поступила, но не представляла, как это совершить.
Каждую ночь каблуки над моей головой отсчитывали время. Секунды, минуты, часы.
Хоть он и не догадывался, я хорошо понимала господина Атоса. Я понимала, что в моменты тяжелого уныния людям хочется и одновременно не хочется одиночества. В такие часы единственное отдохновение от собственных дум возникает в присутствии близких друзей, которые, ни о чем не спрашивая, находятся рядом, и своим смехом, своими горестями и своими заботами развеивают туман. Я понимала, что в господах Портосе и Арамисе господин Атос нашел силу и мудрость, открытость и тонкость, жизнелюбие и смекалку, все то, что он, вероятно, ценил в людях, но не был способен проявить сейчас сам. Они не вмешивались в его жизнь, но, дополняя, делали его более цельным, таким, каким он сам по себе сейчас не мог быть.
Все это было очень грустным и мне хотелось, чтобы два других мушкетеров поскорее вернулись из своего Авиньона.
- Кто таков епископ Люсонский, сударь? - осторожно спросила я однажды господина Атоса, прислуживая ему за пятничным обедом. - О, это великий политик, - задумчиво ответил тот, - не пройдет и нескольких лет, как его имя будет произноситься не иначе как с благоговейным трепетом, попомните мои слова. - Неужели все это опасно для господ Портоса и Арамиса? - Зависит от того, как они поведут себя в присутствии епископа. - И как они должны себя повести? - Как люди дальновидные, - загадочно ответил мушкетер. - Что вы имеете в виду? - уже всерьез заинтересовалась я. - Я имею в виду, - с неожиданной готовностью объяснил бывший граф, - что епископ, предвидя свою будущую придворную карьеру, попытается заполучить в качестве сторонников как можно больше благородных дворян, преданных слуг и отважных солдат, кем, несомненно, являются господа Арамис и Портос. Им придется либо согласиться либо отказаться. - Какое же решение окажется верным? - Этого я не знаю. На свете существуют безответные вопросы и неразрешимые парадоксы. Ответить на них может только каждый сам для себя в силу своих личных амбиций и совести. Раз уж он оказался так разговорчив, я решила не упускать момент расшевеления и продолжила задавать вопросы, развивая тему, в которой решительно ничего не смыслила, но которая была интересна господину Атосу. - А как поступили бы вы? - Я? - господин Атос оторвался от стакана с таким удивленным выражением лица, словно ему только сейчас напомнили о том, что он все еще существует. - Поскольку во мне нет никаких амбиций, я поступил бы по совести. - И что подсказала бы вам совесть? - совсем осмелела я. - Однажды приняв присягу, дворянин не имеет права от нее отречься. И даже если на другой чаше весов лежит вся манна небесная, человек чести не может поддаться искушению, - он замолчал на какое-то мгновение, словно сомневаясь, говорить ли дальше, и все же решил продолжить: - Ни словом, ни жестом я не упрекну человека в противоположном выборе. Я не осужу его, потому что понимаю: даже если это все, что остается у некоторых по воле рока, долг - не единственное, из чего должен состоять человек. Но, к сожалению, определенные люди очень подвержены влиянию со стороны. Но и их я не в праве осуждать. Я весьма благодарен господину де Тревилю за то, что он счел меня непригодным для этой миссии.