Вдова господина Лажара знала, что случится с ней. Она слышала это предание не раз и помнила его хорошо. Она представляла, что дворянин, подобно прекрасному Иосифу, удерет из ее дома, вызывая слуг, или выгонит ее сам, потому что на двоих места в сказании не было. Может быть, он оставит ей одну из своих одежд. Кто окажется после этого в темнице она пока не знала.
Вдова господина Лажара поднималась по последнему пролету своей личной Вавилонской башни, когда в душе ее окрепло и набрало силу странное понимание: она шла по лестнице не затем, чтобы получить ласку или одарить лаской, не затем, чтобы утешить, не затем, чтобы быть утешенной. Она поднималась наверх, чтобы получить право на собственное имя. Она не могла позволить себе остаться безымянной, потому что знала - отсутствие имени будет терзать ее и в этом мире и в том, подобно страшному проклятию. Она знала, что будет достойна имени только в том случае, если совершит настоящий подвиг.
Вдова господина Лажара остановилась у ворот ее собственного подвига со светильником в руке и вход в пещеру сказочного великана ощерился кровавыми копьями, топорами и виселицами.
Огромная тень колебалась на стенe, приобретая очертания то кающейся Магдалины, то святой Марии Египетской.
Вдова покойного господина Лажара подняла руку и опустила ее на дверную ручку.
Шаги за дверью притихли. Наступила тишина. Шаги направились к двери.
Вдова Лажар поняла, что пропала и что назад хода нет.
И тут в дверь постучали. В другую дверь, во входную, в ту, что выходила на унылую и вечно грязную улицу Феру...
Я помчалась, сломя голову, вниз, преодолев лестницу в три прыжка и едва не выронив светильник. Через мгновение я уже отодвигала дверной засов.
Отец Сандро, премило улыбаясь, стоял на пороге моего дома.
- Батюшки! - воскликнул он. - Как быстро вы открыли! - Я... я... - я не находила слов, задыхаясь и придыхая, а сердце колотилось как молот в каменоломне.
Отец Сандро поправил на мне шаль, прикрыв ею мои волосы.
- Что с вами, дочь моя? - Спросил он, слегка прищурившись. - Что вы вознамерились натворить?
В его голосе проскользнула некоторая укоризна, при этом не лишенная понимания.
- Я... да я ничего... я всего лишь... - Дочь моя, вы не должны оправдываться, - заявил господин кюре, как ни в чем не бывало. - Это я прошу у вас прощения за то, что потревожил вас в столь поздний час. Я увидел колеблющийся свет в ваших окнах и подумал, что возможно ваш постоялец опять буянит. Но, как я погляжу, в этот раз буяните вы. - Я... я ничего не сделала... - Ответила я, будто пребывая на исповеди. - ... не успела. - Вот и хорошо, вот и умница. - Благодаря вам, - вдруг осознала я и слезы благодарности выступили на глазах. - Да, нет, что вы, бросьте. Вы сами все правильно решили. - Нет, нет, если бы не вы... - Боже упаси, да при чем тут я? - отнекивался отец Сандро с ложной скромностью. - Все дело в том, что вы все же не захотели остаться в повествовании женой Потифара.
Тут я снова почувствовала гнев, к которому никогда прежде не была склонна, но с некоторых пор сталa слишком часто испытывать
- Отец Сандро, - сказала я твердо, - умоляю вас, перестаньте говорить со мной об этом исчадии ада!
Господин кюре снова сощурился.
- Следует ли из этого, что вы нашли женщину?
Он смотрел на меня всезнающе и всепрощающе, поэтому я ответила со всей искренностью, на которую была способна:
- Да, я ее нашла.
- В таком случае, держите - я принес вам гекзаметры Гомера, переведенные лично мною. В этом отрывке из чудесного повествования о героях Троянской войны упоминается прорицательница Кассандра, о которой вы меня спрашивали. Почитайте на досуге эту душеспасительную вещь.
Толстяк достал из-за пазухи большой сверток бумаги и положил его на стол.
- Берите, берите, они ваши. А теперь идите спать. И не совершайте больше безрассудных подвигов, они - достояние греческих героев.
Отец Сандро потрепал меня по щеке и растворился в ночи.
***
Поскольку за исключением двух своих друзей, занятых в данный момент делами государственной важности, мой постоялец не любил шумных компаний, игр, женщин или лошадей, кроме выпивки ничего его не отвлекало. Из имевшихся уже сведений о нем, я предположила, что этот человек, как и в юности своей, все еще любит книгочейство. Поскольку книг в моем доме отродясь не водилось, рукопись, подаренную мне господином кюре, я отдала господину Атосу. Сама я не решалась в нее заглянуть, боясь, что ничего не пойму.
Он взял гекзаметры, одарил меня рассеянным кивком, и пообещал, что непременно с ними ознакомится. При этом даже самого маломальского интереса в его реакции я не уловила.