Герцогиня с таким же успехом могла говорить со мной на египетском языке. Было невдомек, что это за знатные господа, о которых она говорила, и уж подавно ничего не смыслила я в хитросплетении их политических интриг. Я взволновалась, что не смогу запомнить всех этих имен и титулов. Но единственное мне было ясным, как день: господин Арамис не сможет выполнить срочную просьбу герцогини, потому что его нет в Париже.
Зная, что господин Арамис зачем-то хотел скрыть от любовницы свое отсутствие, я задумалась о причинах его скрытности. Возможно ли, что он предвосхитил просьбу герцогини? Вероятно ли, что в том, что казалось мне назревающим политическим конфликтом, он решил принять другую сторону? Или сохранить нейтралитет? Я с грустью задумалась о том, насколько грубо и цинично эти люди использовали друг друга, и о том, может ли быть, что страсти герцогини по мушкетеру - лишь фарс, призванный скрыть ее истинные намерения сделать из него марионетку-гонца в своих руках? Но господин Арамис ведь тоже не промах, вступилась я за мушкетера перед самой собой. К тому же, должно быть, благородные господа обладали незнакомым мне умением разделять чувства и дела таким манером, что одни на другие не влияли.
Все это было очень далеким от меня, не менее далеким, чем египетский двор. Не могу сказать, что я все поняла, тем не менее безотчетно почуяла гнилой душок заговора, исходивший от этой запутанной истории. Но важнее всего было сохранить лояльность господину Арамису и поэтому я поскорее обещала герцогине, стараясь быть как можно более краткой, во избежание лишних вопросов:
- Ваша светлость, я передам Иосифу все, что вы сказали.
Обещание было слишком поспешным - даже под допросом не смогла бы я воспроизвести всю эту путаницу, но герцогиня удовлетворенно кивнула и опустила в мою корзину письмо. Оттиснутый герб с четырьмя орлами красовался на красном сургуче. От печати тянулась алая шелковая нить.
Затем герцогиня тепло и доверительно пожала мне руки в напутствие, и бросила взгляд на уже знакомое мне зеркало. Мне снова стало стыдно. Сильные мира сего доверяли мне свои тайны, а я не только лгала им, но даже не понимала толком, что именно они мне доверяют.
Домой я брела с возрастающей тревогой, источником которой являлось отчетливое понимание, что я оказалась не там, где следовало, что попала в переделку, которая изначально предназначалась другому участнику, более умному, сведущему и смекалистому. Случайно оказавшись пешкой в чужой игре, я не знала, какой ход сделать следующим. Мне бы стоило лучше знать политику, проявлять интерес к жизни придворных, глубже вникать в беседы господ мушкетеров. А ведь я никогда не прислушивалась к трактирным и рыночным сплетням о короле и королеве-матери, а кукольные сатирические представления на площадях обходила стороной, считая подобное лицедейство недостойным внимания добропорядочных горожан и верноподданных. Хула на государя равносильна хуле на самого Господа Бога нашего, а герцогиня говорила о его величестве в такой пренебрежительной форме, что я не осмелилась бы повторить ее слова. Чем больше я узнавала знать, тем больше радовалась своему скромному происхождению. Ведь, в самом деле, оказывалось, что простолюдины воспитывались в манере, гораздо более угодной богу.