- Вы спасли мне жизнь! - Бросьте! - отрезал он. - Идите домой, мадам Лажар, вы и так задержали меня сверх меры. - Я не отпущу вас, - я вовсе не собиралась отступаться от задуманного. - Верните мне письмо!
Поскольку постоялец перестал обращать на меня вниманиe и направился в сторону дома, у коновязи которого ожидал Гримо с двумя оседланными лошадьми, я схватила его за полу плаща. Он обернулся и усмехнулся.
- Мне не хочется наносить вам новых оскорблений, вам должно было хватить отпущенных. - Сударь, - взмолилась я, пропуская очередную резкость мимо ушей, - не делайте этого! Я не в силах помешать вам исполнить задуманное, но я прошу вас, не губите мою душу!
В который раз за время нашего знакомства брови постояльца в недоумении поползли наверх. Казалось, больше всего остального я пробуждала в нем удивление. Что-ж, это не мало.
- Неужели вы не понимаете - случись вам погибнуть, и мне никогда не искупить своей вины перед Создателем.
Господин Атос пристально посмотрел на меня и в выражении его лица впервые мне увиделось замешательство. Он будто не мог решиться, какие отвратительные качества стоит мне приписать, но любое из них было предпочтительнее, чем узнать во мне искренние положительные намерения, с допущением коих он в самом себе боролся.
- Странная вы женщина, мадам Лажар. Только что меня чуть не убили из-за вашего неразумного поступка, а вы все продолжаете считать себя вправе печься о моей жизни. Если же вы заботитесь о благополучие Арамиса, его герцогини или их обоих вместе взятых, то будьте покойны: лучшего гонца вам не найти. Но если вы радеете о собственном кошельке - милостивая госпожа, бог свидетель: к сожалению, меня не так легко убить. Я вернусь в Париж намного раньше, чем мне бы того хотелось. И я вернусь с ответной депешей, хоть от королевы-матери, хоть от самого дьявола. Прощайте.
- Возьмите меня с собой! - вырвалось у меня уж вовсе не к месту.
Глаза господина Атоса потемнели. Улица Феру заколыхалась, теряя привычные очертания. Грянул гром.
...Вдове покойного Лажара хотелось произнести еще много красивых и убедительных фраз. Нечто вроде «я буду тебе парусом в дороге, я буду сердцем бури предвещать». Она могла бы сказать: «мне кажется, что я тебя теряю», «уйдешь, я умру», или в успокоительной манере - «я на душу твою не зарюсь». А может быть и кое-что посмелее, но попроще, вроде «я душу дьяволу продам за ночь с тобой». Или совсем просто, с прощальной ноткой: «у нас всегда будет Париж». Но все эти красивые фразы еще не были написаны и от того были недоступны ей, как было ей недоступно и невозможно удержать своего постояльца; как было ей недоступно и невозможно прогнать его из собственного дома отныне и навсегда, и запретить ему возвращаться. В замкнутом кольце собственной участи она мало что могла сделать и никак не могла повлиять на роль, отпущенную ей, на мелкую масть, которую она вытянула, на двойку, которую бьет валет, не задумываясь о двойке. У нее ничего не было, ни сил, ни умений, ни положения, ни риторических способностей. А постоялец был горд, упрям и высокомерен. К тому же, он был ущербен настолько, насколько может быть лишь человек, собственноручно нанесший себе ущерб.
Так что она могла лишь глядеть на него глазами полными печали и скорби, надеясь, что он прозреет, узнает, увидит ее. Но это было замыслом неслыханным и бесперспективным, от которого следовало сразу отказаться и не питать никаких иллюзий на этот счет.
Вдове господина Лажара хотелось распростаться перед постояльцем, собственным телом перекрыть ему дорогу, привязать себя к ногам его лошади или перерезать лошади сухожилия, но и эти безумные поступки не удержали бы его от задуманного. А это она уже понимала.
Тем не менее, вдова Лажар все еще держалась за полу плаща постояльца, словно тонкая материя могла удержать его в ее руках или скрепить зыбкую связь между теми, кому никогда не суждено пересечься в замысле Творца. Поверь, отважный читатель, добравшийся до этих строк: связь и зависимость - не одно и то же. О, если бы люди помнили об этом!
Вдова покойного Лажара вцепилась в плащ, потому что не могла вцепиться ни в плечо, ни в грудь, ни в руку, и, содрогаясь от сухих рыданий, молила Пресвятую Богородицу даже не о том, чтобы он вернулся целым и невредимым, а о том, чтобы вернулся в ее дом, потому что ничего другого ей не оставалось ожидать.
Вовсе не осознавая буквального смысла такого знания, она знала - не будь его, не станет и ее. Так что заботясь о сохранности его жизни, вдова покойного Лажара на самом деле пеклась о сохранности своей собственной, ибо он был залогом ее существования. Не это ли значило возлюбить ближнего как самого себя?....