— Ой! — громко вскрикнула Одри.
Оба замерли, а через секунду до них донесся звонкий в тихой ночи шлепок разбившегося стекла. Одри растерянно уставилась на Джона, чувствуя, как глаза заплывают слезами.
— Это всего лишь стекло, — сказал он с досадой. — И не пытайся увидеть в разбитой бутылке дурную примету.
Но ведь это в самом деле недобрый знак, подумала Одри, не в силах сдержать слезы. В этих местах все приобретает какой-то особый, чаще зловещий, смысл.
Джон с силой сжал ее плечи.
— Не плачь, черт с ней, с этой проклятой стекляшкой. Ты слышишь меня? Она ровно ничего не значит.
— А вот и значит, — буркнула Одри, высвобождаясь из объятий и натягивая свитер. — Это значит, что мне угрожает опасность. — Встав на колени и дрожа всем телом, она взглянула Джону в лицо. — И опасность эта исходит от тебя.
— Опасность! — У него заходили желваки, и Джон удивленно развел руками. — Господи! Да неужели ты хоть на секунду вообразила, что я могу обидеть тебя?
— Я не вообразила, я знаю.
Он уставился на Одри долгим немигающим взглядом, но не стал возражать. У нее сжалось сердце. Она понимала, что его молчание — косвенное признание ее правоты. И ясно, что ответить ему нечего.
— Тогда иди, — ровным невыразительным голосом сказал Джон. — Уходи, пока я и в самом деле чего-нибудь не натворил.
Джон шел по набережной к участку, на котором находился центр Пейтона, и размышлял, какого черта ему там надо. Он все еще не мог окончательно решить, стоит ли приобретать этот захудалый торговый центр. Пусть все здесь дышит очарованием старой Джорджии, но от инвестиций в этот кусок заболоченной земли пахнет такой гнилью, что чувствуется за десять миль. Когда-то здесь были пеликаньи гнездовья.
Хватило бы и самых несущественных предлогов, чтобы отказаться от этой сделки. Парковка расположена хуже некуда, вокруг кишат крысы, четверть площади, предлагавшейся на продажу, занимают никуда не годные постройки, а половина оставшейся замусорена так, что не уступит городской свалке.
Но существовали и более серьезные проблемы. Участок расположен слишком близко к воде, что опасно в районах, на которые порой налетал ураган. Извилистый дощатый настил набережной еще выстоит под ударом урагана средней силы, но стоит тут пройтись стихии в пять баллов, и весь этот район превратится в гигантскую свалку дров для растопки. Впрочем, это-то как раз может пойти только на пользу.
Нагнувшись, Джон подобрал пивную бутылку и бросил ее в один из контейнеров для мусора, которые стояли здесь, скорее, для украшения. Черт побери! Ни в коем случае нельзя позволять фирме Олтманов влезать в эту авантюру. Хватит и того, что он сдуру поперся сюда. Все же в этой прогулке был какой-то смысл. Ибо после прошлой ночи стало совершенно ясно, что он вел себя, как самый большой идиот на всем юго-восточном побережье от мыса Хаттерас до флоридского Ки-Уэста.
По крайней мере, надо быть честным с самим собой. Он оказался в центре Пейтона, потому что не хочет торчать в «Буревестнике». Он не может доверять себе, находясь рядом с Одри Клиффорд. Проклятие, куда спокойнее было бы, живи они на разных планетах.
Он так яростно впился в сандвич с тунцом, словно тот был его личным врагом. Вот еще один минус этого места. Здесь торгуют отвратительными сандвичами.
И вообще надо смотреть правде в глаза. О чем он думал прошлой ночью? Какой дьявол вселился в него и подтолкнул целовать эту Клиффорд? В последние лет десять или около того его интимная жизнь подчинялась одному простому правилу — не бегать за женщинами. Никогда. Он не соблазнял, не обольщал и вообще никоим образом не скрывал своих намерений, если таковые появлялись.
Джон давно уяснил, что будет спать крепко и спокойно, если не станет иметь дела с девственницами с вытаращенными от ужаса глазами. Оказалось, есть более чем достаточно женщин, готовых бегать за ним. И все они откровенно удовлетворялись тем, что получали.
Тем не менее в последние три дня он ухитрился нарушить и дух, и букву этого непреложного закона. Он не мог осуждать Натана Эрскина — старик и предположить не мог, что его протеже окажется воплощением провинциального донжуана. В той же мере не мог Джон осуждать и Одри — та с самого начала ясно дала понять, что предпочитает держаться от него в стороне.
Едва появившись в Сент-Вудбайне, она окружила себя неприступной крепостной стеной, на которой повсюду висели знаки «Держись подальше!». Он видел их и мог, обязан был пройти мимо как ни в чем не бывало. Так нет же, ему взбрело в голову идти на штурм.
Прекрасно сработано, Олтман, ругнулся он в свой адрес. Но, слава Богу, вовремя взялся за ум. Когда он увидел слезы, катящиеся по щекам Одри, которые, казалось, появились ниоткуда, чистые и прозрачные, как глицерин, поблескивающие в лунном свете, что-то в нем буквально перевернулось. Джон ненавидел себя за то, что стал их причиной.
Трудно даже понять, почему они подействовали на него столь удручающе. Обычно он спокойно воспринимал женские слезы — черт возьми, они неизменно появлялись в финале его отношений со слабым полом. Он видел моря гневных и океаны искусственных слез, которые в равной мере выражали уязвленную гордость и несбывшиеся планы.
Но он сомневался, что когда-либо раньше ему доводилось видеть слезы искренней скорби, и был уверен, что никогда не захочет увидеть их. А впредь будет держаться настороже, чтобы не подвергнуться новому риску. И никаких проблем. Джон швырнул остаток сандвича чайкам, которые кружились над головой, и, позвякивая в кармане джинсов ключами, направился к своей машине.
Пусть Эрскин и занимается своей подопечной. Ей с ним будет безопаснее. Старику минуло семьдесят, он Одри вроде отца. Этот не соблазнит и не заставит плакать…
6
Одри остановилась у входа в яхт-клуб «Буревестник». Ей хотелось поломать ногу на дощатом настиле и так стукнуться головой при падении, чтобы впасть в полное беспамятство.
Да, вот оно-то ей и нужно. Она страстно хотела забыть, что этот день ей предстоит провести с Джоном Олтманом на яхте. И если споткнуться и удариться об один из этих брусьев…
Толстые серые чайки, важно восседавшие на сваях, развернули в ее сторону длинные клювы и уставились на Одри бусинками глаз, словно предупреждая не покушаться на их покой.
— О'кей, — со вздохом сказала она, обращаясь к птицам. — Я изо всех сил стараюсь обрести покой и забыть прошлую ночь.
Пернатые молчаливо провожали ее настороженными взглядами. Наверное, им приходилось слышать и не такие откровенные высказывания.
— Ну и ладно, — продолжала она, не замечая равнодушия птиц. — Ну и ладно. На самом деле я хочу выкинуть из памяти, как целовала его. И что мне это нравилось.
Чайки продолжали глазеть на нее без интереса. Видимо, поняли, что подачки не дождешься, а посему доброго отношения эта девица не заслуживает. Одри улыбнулась их величественному равнодушию к ее жалким бедам.
Самая жирная из чаек отвернулась и начала чистить перья. О люди, говорил этот жест, ну чистые дети.
И конечно, вольная птица была права. Одри перенервничала из-за сущих пустяков. Но теперь ее ничто не должно волновать. Сегодня на борту яхты, где она останется с Джоном, все будет хорошо. Просто прекрасно. Да, она целовалась с ним прошлой ночью, но это не значит, что сегодня днем они не смогут спокойно общаться. Да, там, на крыше, она на мгновение потеряла ощущение реальности, но больше это не повторится.
Олтман с явным отвращением отнесся к ее детскому хныканью, к ее глупому страху перед тем наслаждением, которого он, конечно же, ждал. И когда она возвращалась в гостиницу, то почти физически чувствовала, как его мрачный взгляд, устремленный с наблюдательного пункта на втором этаже, упирается ей в спину, сопровождая каждый шаг.
Но она не могла поверить, что Джон затаил к ней неприязнь. С чего бы? Случайный секс наверняка был для него столь же привычным делом, как перехваченный наскоро гамбургер в закусочной. И если одна дверь бывала закрыта, тут же перед ним распахивалась другая.