Время, которое могло стать лучшим в жизни Урсулы, с каждым днем омрачалось все больше. Она с раннего детства мечтала, как в руки к ней попадет нечто прекрасное, из чего она сможет сотворить наряд, достойный герцогини. Но оказалось, что шелк требует большей сноровки, нежели дешевое сукно, к которому она привыкла. Мягкие, скользящие, точно вода, ткани смеялись над Урсулой. «Ты недостаточно для нас хороша», – шептали они, не поддаваясь ее неуклюжей игле.
Наконец с болью в сердце она призналась себе, что не смогла бы претворить в жизнь ни одну из своих задумок, даже принеси ей Ауэрхан парчу и атлас, достойные королевы. Урсула не создавала платья, которыми грезила, не потому, что ей недоставало материалов или времени. Талант – вот чего на самом деле она была лишена!
В конце концов ей удалось сшить Агате скромное платье из шерсти да льняную рубашку. К подаренному Ауэрхану изумрудному шелку она так и не прикоснулась. Не хватало еще испортить! Когда Агата показала управляющему свою обновку, он только приподнял брови и скривил рот:
– Что ж. Пристойно.
У дверей он остановил Урсулу вопросом:
– А где же все кружева и ленты, что мы купили? Я ожидал увидеть на Агате что-то более подобающее.
Девушка смутилась, но решила не обманывать.
– Боюсь, мне не хватает мастерства, – пробормотала она. – Я никогда не работала с такими дорогими тканями.
– Теперь у вас есть такая возможность.
– Я боюсь их испортить.
Ауэрхан вздохнул и тут же потерял к ней интерес. Тот огонек любопытства и теплоты, который она ощущала во Фрайбурге, угас.
– Пожалуй, вы правы, Урсула. После Святок напишу швее, чтобы приехала снять мерки.
В тот день Урсула ушла спать поздно. Она достала из сундука отрез шелка и отправилась с ним в комнату с зеркалом. Прикладывала ткань к себе то так, то этак, любуясь тем, как изысканно ложатся тени. А потом расплакалась.
Как бы внимательно Агата ни следила за Кристофом Вагнером, понять, чего же он хочет, бывало непросто. Случалось, что он радовался ее крошечным победам: верно прочитанному слову или аккуратно нарисованной линии… В другой день его раздражали даже случайная улыбка или смешок. Агата прилагала все усилия, чтобы угодить опекуну, но никак не могла сообразить, что для этого нужно.
Как-то после урока Ауэрхан посоветовал ей: «Не старайся слишком сильно. Относись к господину Вагнеру, как к реке. Ты же не злишься на течение и не пытаешься быть с ним милой. Так же и с господином: делай, что он просит, держись вежливо, учись прилежно…. Вот и все, что от тебя требуется. Не задирай нос от его похвалы, но и не плачь, если он тебя ругает».
Агата не плакала. После смерти матери она вообще перестала плакать, но внутри переживала из-за каждой оплошности. Урсула, кажется, тоже волновалась, поэтому каждый вечер строго отчитывала воспитанницу, если узнавала, что хозяин усадьбы чем-то недоволен. Иногда она хватала девочку за плечи и трясла. Агата не подавала виду, даже когда ей становилось больно, только поджимала губы и хмурилась. Она хорошо уяснила, что делать, чтобы Урсула забеспокоилась и чуть-чуть напугалась. Нужно было просто молчать – ее нянька не переносила тишины.
Как-то раз Агата все же спросила:
– Твой папа был мясником с Метцгерштрассе?
– Нет, – раздраженно ответила Урсула, делая вид, что полностью поглощена рукоделием.
Агата и без того знала, кем служил отец Урсулы, но ей было интересно послушать ответ. Она подсела к ней ближе, прижалась боком и потерлась щекой о рукав платья, ластясь, как котенок. Урсула рассеянно погладила ее по голове. Агата вдруг придумала смешную шутку и, не удержавшись, тут же ее произнесла:
– А вот если бы тебя обвинили в колдовстве, твой папа стал бы твоим дознавателем?
Игла выскользнула из рук Урсулы и упала ей на ногу. Легкая, она не причинила никакого вреда. Агата улыбнулась и, схватив иглу, спрятала ее за спиной.
– Меня бы не обвинили в колдовстве! – прошипела Урсула. Она попыталась выхватить у девчонки иголку, но Агата вскочила на ноги и, посмеиваясь над неуклюжестью няньки, крутилась, как маленькая змейка. Лицо Урсулы сделалось размытым пятном, двигалась она куда медленнее, а еще боялась уколоться. «В этом все дело», – думала Агата, выныривая то с одной, то с другой стороны от Урсулы. Если бы она не боялась, то смогла бы забрать иголку. Агата даже простонала, передразнивая ее: «Ой, папочка, не надо, я все скажу, только не бейте меня!»…
Неожиданно все остановилось. Короткая горячая боль хлестнула по лицу. Агата замерла. Урсула стояла перед ней раскрасневшись, тяжело дыша. Иголку забрать не сумела, а вот затрещину дала будь здоров! Щеку жгло. Агата опустила взгляд на требовательно выставленную вперед раскрытую ладонь.