— Все вы знаете, как горячо я люблю мою дорогую Катюшу, в последнее время она так много работает, и я решил подарить ей полноценный отдых на самом лучшем курорте. Всё включено!
И, повернувшись ко мне, торжественно вручил конверт, перевязанный золотистой ленточкой.
— Вот билеты, вылет через три часа. Вещи уже в машине, я сам сложил всё необходимое и подогнал машину к ресторану.
Он протянул мне ключи от моей машины. Надо же, как расстарался! Видимо «обучение» было очень удачным, и меня снова желают спровадить с глаз долой.
Мне всё равно скоро ехать в аэропорт, а теперь есть повод уйти с мероприятия на пару часов раньше. Лучше проведу их в одиночестве в зале ожидания. Кто-то сказал — настоящее одиночество в толпе незнакомых людей. Вокруг никому нет до тебя дела. Люди проходят мимо, не замечая друг друга. Это именно то, что мне сейчас надо, а не эти приторные улыбки и заискивания зажравшихся людей, пытающихся ухватить кусок побольше и послаще.
Юлька вышла проводить меня до машины. Глаза подруги подозрительно блестят, но при мне она держится, не проронив ни слезинки. А ведь ей завтра расхлёбывать всё, что мы с ней заварили.
Сейчас уже почти ночь, темнеет. А уже утром откроется, что у моего бизнеса несколько дней как новый хозяин. А квартира и почти достроенный загородный дом сегодня перешли в собственность Юльки. Всё остальное, вплоть до последней булавки, принадлежащей мне, она получит после моей смерти. Впрочем, там практически ничего не осталось, даже фамильные украшения я уже давно передала в руки подруги, оставив себе только ту самую любимую подвеску серебристого металла в виде снежинки, усыпанной множеством крохотных, вспыхивающих искорками камешков. Сейчас она поблескивала у меня на груди.
Подруга крепко обняла меня за плечи.
— Ты звони. Каждый день звони.
Она всхлипнула. У меня тоже предательски защипало глаза.
Не время раскисать! Только не сейчас. За весь этот месяц я не дала себе ни минуты на жалость. Вот когда останусь одна, тогда наревусь от души. Как бабушка Анна, по ночам в подушку.
Решительно оторвала от себя подругу, и села за руль. Машина мягко заурчала, набирая скорость. От ресторана только одна дорога, вон за тем крутым поворотом, через мост, а там уже рукой подать до аэропорта.
Заходя в поворот, нажала педаль тормоза, чтобы сбросить скорость. Педаль провалилась до упора, машина неслась, не сбавляя скорости, на ходу снося ограждение моста. Секунда свободного падения и громкий всплеск. В открытые окна устремились потоки воды. Пока возилась с застёжкой ремня безопасности, салон затопило полностью.
А может это к лучшему? Вот так? Сейчас и сразу?
Машина достигла дна, поднимая облачко ила, я, не шевелясь, смотрела на поднимающиеся вверх пузырьки воздуха, провожая их глазами. Там, сверху, вспыхнуло светлое пятно.
Как там говорят, нужно идти на свет? Вот и я пошла, вернее поплыла. Длинное вечернее платье, намокнув, тянуло вниз и мешалось в ногах. Легкие горели огнём, но я упрямо плыла на светлое пятно над головой, пока меня словно поплавок не выкинуло на поверхность воды. Глаза резанул яркий дневной свет. Прямо над головой светило солнце, а ведь всего минуту назад была ночь. Из последних сил поплыла к берегу, и, зацепившись руками за прибрежную корягу, провалилась в спасительную темноту.
Глава 2
Сознание рывками пробивалось, словно через толстый слой ваты. Слышались далёкие, глухие голоса.
— Сюда, сюда! Скорей!
— Жива?
— Кажется, жива, но не в сознании. Вон как в корягу вцепилась, не разжать!
— Аккуратнее ты, остолоп. Чай барыню несёшь, а не девку чернявую.
Меня закачало, словно на волнах, и сознание вновь унесло в тишину.
В очередной раз очнулась от того, что лицу было сыро и холодно. Я в раю? Раз здесь есть вода, я, точно, не в подземном судилище, там вроде жарко должно быть, а здесь прохладно, даже очень. Мокрая одежда облепила тело, и я основательно продрогла. Какие-то условия у них в раю некомфортные!
По лицу кто-то продолжал возюкать мокрой тряпкой. Доносилось птичье пение и ржание лошадей. Странно, ладно райские птицы, ну а лошади здесь откуда?
— Что ж вы барыньку-то не уберегли? Кровинушку мою! Каталина, девочка моя, что ж я твоему батюшке скажу?
Кто-то завывал у меня над самым ухом. От громкого женского голоса снова заболела голова, я поморщилась.
— Да что ты голосишь, жива твоя барыня, гляди, вон шевелится.
Мужской басовитый голос осадил завывающую женщину, та примолкла, а у меня от холода зуб на зуб не попадал, выбивая чечётку.