— Увидите, Карл, — рассеянно ответил Гавриель. — Ночью. При луне.
— Хорошо, — не стал настаивать Карл. — Так что же написал в своих записках князь Раконы?
— Много интересного, — возможно, маршал Меч не был уверен в том, о чем он говорит, но все-таки он говорил, и теперь его речь была похожа на движение несчастного путника, пересекающего замерзшую реку по тонкому льду. — Много любопытного, но главное, он не был чернокнижником, Карл. Да и великим магом, по большому счету, я бы его не назвал. Все его темное могущество выражалось в том, что он умел смотреть сквозь тьму. Только и всего, Карл. Немало, конечно, но, согласитесь, и не много.
— Уль смотрел сквозь тьму, — Карл почувствовал, что обязан произнести это вслух. Знание было слишком большим, чтобы сразу найти ему место в своей душе.
— Вас это ужасает, Карл? — без тени удивления в голосе, спросил Гавриель. — Напрасно. Не спорю, это темное искусство, но не черное. Вы же художник, мой друг, вы должны чувствовать разницу.
— Рукопись все еще там? — странно, но то, что он открыл даме Виктории, рассказать сейчас Гавриелю, Карл не смог. И Деборе он об этом не рассказал тоже. Во всяком случае, пока.
— Я думаю, что да, — Гавриель снова стал задумчив. Неуверенность из его голоса исчезла, но зато он, по-видимому, снова вернулся к каким-то своим мыслям, занимавшим его во все время разговора, и делиться которыми с Карлом маршал не спешил. — Во всяком случае, я их оставил там, где они пролежали предыдущие четыре столетия. Такие вещи… Впрочем, вернемся к вам, Карл. Вы сказали, что теперь вы герцог. Цезарь получил право жаловать своих подданных высшими титулами принципата?
— Нет, Гавриель, — покачал головой Карл. — Великие бояре никогда на это не пойдут. Я получил титул по наследству.
— Вы были женаты на ком-то из этой семьи, — даже теперь голос маршала не дрогнул, и все-таки чувство, глубоко запрятанное за стеной равнодушия, скрыть вовсе не смог. Это была старая история, которая никогда не омрачала их дружбы, но которую, тем не менее, всегда принимали в расчет оба, и Гавриель, и Карл.
— Да, ее звали Стефания, — коротко объяснил Карл. — Она умерла тридцать лет назад.
— Вот, как! Ну что ж, примите мои соболезнования Карл.
— Они приняты, Гавриель, — мягко ответил Карл.
— С кем собирается воевать Флора?
— С нойонами.
— Что ж, цезарь прав. Победить империю нойонов способны только вы. Но нойоны… Я полагаю, что не ошибусь, если предположу, что пала Южная стена?
«Южная стена?»
Несомненно, маршал был необычайно проницателен, и мысль его по-прежнему была стремительна и точна, как стрела, выпущенная умелой и сильной рукой. Все, что не было сказано вслух, он домыслил сам. Впрочем, для того чтобы мыслить таким образом, надо было многое знать и помнить все это многое. Сам Карл вспомнил о пророчествах женевского безумца всего лишь четыре месяца назад, когда ему практически случайно — «А случайно ли?» — попалась в руки копия старинного пергамента. Копия, которую Карл собственноручно сделал, находясь на службе у мемельского герцога Каффы. Но вот, и пророчества нашлись, и странные совпадения не заставили себя ждать, и маршал Меч интерпретировал намек на войну с нойонами одним единственным образом.
— Да, — ответил он вслух. — Южная стена пала.
— А стальные братья?
— Вот, — Карл тронул рукой сначала украшенную алмазами рукоять Убивца, а затем положил ее на кинжал — Синистру. И раз уж разговор затронул эту тему, решил, что имеет право, спросить, наконец, о том, о чем никогда не спрашивал, пока не стало слишком поздно.
— Могу ли я спросить вас, Гавриель, о происхождении вашего меча?
— Меч, — повторил Гавриель. — Меч… Видите ли, Карл, я не вполне уверен, что имею право рассказывать вам об этом. Впрочем, вы получили меч в дар, и Убивец вас принял, и, значит, условия соблюдены… И вы встретились с парным ему кинжалом, который… С другой стороны… — Гавриель был очевидным образом растерян, что было для него не характерно. — Карл, вы читали книгу Августа Шорника?
— «Славные мечи»? Да.
— Вы слышали о ней прежде? Искали ее?
— Нет, — снова покачал головой Карл, вспомнив всю долгую историю своих встреч с этой книгой. — Пожалуй, это она искала меня.
— Тогда, возможно… — казалось, что Гавриель все еще не был уверен. — Я нашел его в Новом Городе,… в трех лигах от столицы Вольхов есть такое место. Оно называется «Облачный клык». Если нету тумана, и облако не сидит на скале, то ночью, при луне…
«Ночью, при луне, — мысленно повторил Карл. — Два разных места… Две скалы. Любопытно».
— На вершине «Облачного клыка» есть развалины замка. Их трудно увидеть, но… Гароссцы называют его «Герстово пепелище». Герст… Как бы вы, Карл, произнесли это имя на загорский лад?
— Хельшт, — не задумываясь, ответил Карл. — Хельшт?
«Бывают ли такие совпадения? — спросил он себя, и мысленно пожал плечами. — У меня бывают».
Хельшт тоже, по слухам, родился под Голубой Странницей. Тоже жил в замке на неприступной скале, и руины его крепости были видны только в лунную ночь. Знать бы еще, кто и когда разрушил эти замки.
— Хельшт?
— Да, я думаю, это была его крепость. Там есть что-то вроде маленького храма. Он тоже разрушен, разумеется, как и все вокруг, но… Несомненно, когда-то это был храм, Карл, вот только, каким богам молился Хельшт, я не знаю. Но зато именно там я нашел Убивца. Случилось это лет за пятьдесят до нашей встречи. Евгений тогда был всего лишь одним из лейтенантов гвардии Рамонов, а я… Я тоже был молод и полон честолюбия. Что это за птица, как вы думаете?
Карл поднял голову и посмотрел в выцветшее от жары небо. Крупная птица неторопливо скользила на широко расправленных крыльях достаточно высоко, чтобы видеть «полмира», но недостаточно, чтобы казаться черной неподвижной точкой.
— Я думаю, это орлан.
— Прощайте, Карл, — неожиданно сказал Гавриель. — Было славно повидать вас вновь, но я чувствую, что время мое истекло.
Карл мучительно хотел повернуть голову и снова — возможно, в последний раз — увидеть маршала Гавриеля, однако интуиция подсказывала, что делать этого не следует, и он продолжал смотреть в небо.
— Эта Стефания… — голос Гавриеля стал глухим и невнятным, как будто между ними возникла и продолжала расти невидимая преграда. — Ваша жена… Она, должно быть,…
Молчание затянулось, и Карл, наконец, повернул голову.
Дорога была пуста.
2
Слева от тракта, за редкой рощицей каких-то невысоких хвойных деревьев, виднелись приземистые строения дворянской усадьбы или, быть может, большого хутора. Туда уводила хорошо утоптанная тропа, петлявшая между придорожным кустарником, по сжатому кукурузному полю и исчезавшая среди деревьев, окружавших постройки. Однако, оценив на глаз расстояние, отделявшее его от человеческого жилья, Карл решил не тратить время на поиски иллюзорного комфорта. Он расседлал коня, стреножил и пустил щипать пожухлую траву чуть в стороне от тракта. А сам уселся в тени старого ореха прямо на землю, съел гречишную лепешку с куском козьего сыра из своих небогатых дорожных запасов, бросил в рот горсть золотистого войянского изюма, запил красным — с запахом дёгтя — вином с северного берега Флорианского моря, и раскурил трубку.
Разговор с Гавриелем оставил у него неприятный осадок. Любой, кто не знал маршала так, как знал его Карл, мог счесть их беседу вполне обычной, и даже более того, весьма содержательной. И в самом деле, Гавриель рассказал Карлу немало интересного, однако, все, что сказал маршал, несло на себе отпечаток недосказанности, фрагментарности, и незаконченности. Как ни посмотри, но и вполне связным этот разговор тоже не выглядел. Во всяком случае, таково было ощущение самого Карла.
За все время, что он сидел под деревом, по тракту прошло лишь несколько местных крестьян, вряд ли направлявшихся дальше, чем в соседнюю деревню, да проехал в ту же сторону, куда двигался и сам Карл, крытый дерюгой фургон. Но преследователь Карла так и не появился.
«Нет, — мысленно покачал головой Карл. — Преследователь — слишком сильное слово».
Он выбил трубку, присыпал пепел сухой землей, сделал еще один — последний — глоток из бурдюка с вином, и хотел уже продолжить свой путь, когда на тракте появилась одинокая всадница. При виде стройной черноволосой наездницы в голубых и синих шелках и ее серой в яблоках кобылы, у Карла болезненно сжалось сердце. Но терпеть боль давным-давно стало для него настолько привычным, что ни один мускул не дрогнул на обращенном к дороге лице, однако отвести глаз от женщины он уже не смог. Так и сидел под деревом, глядя на дорогу и приближающуюся неспешной рысью всадницу.