— Все хорошо? — внимательный Биринши тут же это заметил. Подошел ближе, но бастард упрямо кивнула. Ей до смерти надоело, что она не может контролировать ничего из того, что с ней происходит и теперь она была намерена доказать обратное.
— Расслабь плечи, — воин встал позади, помогая Инире встать правильно. — Ноги шире. Лук в правую руку. Держи так, чтобы стрела попала в гнездо перчатки, иначе пальцы поранишь… Натягивай тетиву.
Поначалу она даже удивилась, насколько легко это оказалось. Но Биринши стоял позади и его огромная ладонь лежала поверх ее на упругой тетиве, давая ложное ощущение простоты. Несмотря на свои габариты, движения у вождя племени были легкими и быстрыми. И стрела с его помощью угодила точно в цель, затрепетав ярко-красным наконечником на фоне разрисованной деревянной доски.
— Теперь сама, — тихо предложил Биринши, доставая из колчана новую стрелу. Легкая, слабая — такими учили детей, но для Иниры, никогда прежде не державшей лук в руках, иного и не требуется.
Натянуть тетиву удалось с огромным трудом. Стрела упала на землю шесть раз, пока Инира не научилась делать все одновременно. Воин стоял позади нее, посмеиваясь.
— Зачем вам это? — спросил он, когда взмокшая Инира, ругаясь, поднимала стрелу в третий раз. — Вы — хозяйка земли, любой зверь подойдет к вам сам.
Она представила себе олененка, которого видела недавно в лесу — как он доверчиво подходит ближе, касаясь бархатными губами ее ладони, а она перерезает ему горло смертью души, до сих пор болтавшейся в ножнах на поясе. Представила и содрогнулась. Нет, на такое она никогда не пойдет.
— Это не для зверей, — прошипела Инира, представляя на месте доски Кирха и отпуская тетиву. Та прогудела мимо уха, больно щелкнув по пальцам, а стрела, словно управляемая взбесившимися лесными духами, взмыла высоко вверх и, вихляя, устремилась вниз, воткнувшись в землю шагах в трех от бастарда. Она с досадой смотрела на это безобразие и совсем не ожидала, что, едва острие вошло в землю, все ее тело скрутит жестокой судорогой боли. Вскрикнув, Инира упала на землю, выгнувшись дугой. Биринши бросился к ней — на лице застыло растерянное выражение. Он попытался перехватить ее за руки, но она не далась — любое прикосновение было бы смерти подобно. Вместе с болью пришла обида — странная, жгучая, и по щекам тут же потекли слезы — настолько ей вдруг стало жаль… кого?
У нее не было времени задумываться об этом — Инира понимала только, что нужно вытащить стрелу. Кое-как перевернувшись на живот, она, сдирая дерн с земли судорожно сжатыми кулаками, подтянулась и вытащила стрелу. А потом долго сидела неподвижно, капая слезами на землю. Биринши виновато топтался рядом.
Больше лук она в руки не брала. И к любым режуще-колющим относилась с опаской. А семья оленей из соседнего леса ушла.
Турдус, узнав, что она сделала, долго молчал и в его молчании она тоже слышала обвинение.
— Тебе стоит попросить прощения, — наконец, веско сказал он. Инира виновато кивнула. Только теперь она поняла, насколько глубоко дар уже проник в нее. Хозяйка земли — так мог бы сказать только человек, никогда не обладавший этим даром. Она не хозяйка, она — часть. Она — мать. И она только что причинила боль собственному дитя.
Дастан и Алира не понимали, почему она уходит. Дастан плакал, сидя на руках у Иниры и обхватив ее руками, прижавшись, словно к матери. Алира молча и угрюмо стояла рядом. В сухих глазах мерцала настороженность.
— Я вернусь, — сглотнув комок в горле, Инира кое-как отцепила Дастана и передала его сестре. — Обещаю.
— Родители тоже обещали, — веско заметила девочка.
Инира проглотила и этот укор. Она не могла объяснить им всего — никому не могла. Не было в человеческом языке таких слов.
— Я присмотрю за ними, — Биринши не спорил, хотя идея отпустить ее одну в горы явно ему не нравилась. Но он собрал для нее сумку, последним вручив короткий кинжал с матово-белым лезвием. — Не железо. Кость.
Инира, которая уже хотела отказаться от опасной игрушки, с благодарностью посмотрела на него. Не касаться мертвым живого — так, помнится, звучало объяснение Турдуса. Подобное должно быть только с подобным.
Поэтому она оставила смерть души в каюле — под присмотром Алиры. Даже смотреть на оружие теперь казалось кощунственным.
Оленья семья нашлась только на третий день. Все три дня Инира брела куда глаза глядят, доверяясь лишь внутреннему чутью — по холмам вверх, или по низинам вдоль Перлы, уходя все дальше от ее пристанища. Погода словно застыла в нерешительности — дождь уже не шел, но и облака не расходились, посыпая землю мелкой водяной взвесью. Туман лежал низко, иногда сгущаясь настолько, что идти было невозможно — и тогда Инира останавливалась, разбивала лагерь, не зажигая костра и питалась сушеным мясом и найденной в трещинах камней водой. И молилась — молча, закрыв глаза, просила прощения у той, что обидела ненароком.