На третий день олененок вышел сам. Робко выглянул из густого кисельного тумана ей навстречу и тут же пугливо скрылся, чтобы спустя пару минут вновь вынырнуть — уже с другой стороны.
— Я не обижу, — боясь спугнуть его, прошептала Инира, протягивая детенышу горсть влажной соли на раскрытой ладони. Темные круглые глаза настороженно осмотрели подарок, влажный нос втянул в себя острый воздух, передние копыта неуверенно перебирали по земле. Инира замерла, боясь пошевелиться. До нее донесся еще один звук и вскоре на границе тумана появилась олениха. Неодобрительно посмотрела на Иниру, толкнула мордой детеныша: мол, нечего стоять столбом возле этой, иди дальше.
Но олененок уже шагнул к девушке. Осторожно подобрался ближе, вытянул шею, не решаясь подойти вплотную, и шершавый длинный язык одним махом смел угощение. Инира от облегчения рассмеялась. На глаза вновь навернулись слезы, но теперь это были слезы радости.
Она вернулась в деревню в тот же день — теперь уже не плутала, шла напрямую, чувствуя верную дорогу. Следом возвращалась оленья семья — все вместе, словно решили: чего уж там, ладно, на этот раз прощена…
Инира вошла в деревню уже под вечер, когда солнце впервые за много дней коснулось заходящими лучами крыши каюла. Люди вокруг приветствовали ее, как свою и она отвечала им тем же, испытывая при этом непривычное удовольствие. Раньше у нее никогда не было места, которое она могла бы назвать своим. В летнем дворце жило одиннадцать бастардов, затем они с матерью часто переезжали и нигде к ней не относились так, как здесь. Была еще Академия Одаренных — место, где она никогда не была в безопасности и никто не знал ее как бастарда.
И только тут она чувствовала себя на своем месте. Знала, что никто не прогонит, не упрекнет, не станет шарахаться. Знала, что Биринши защитит ее любой ценой.
Впервые за долгое время жизнь ее начала казаться нормальной — и Инира хотела насладиться этим сполна.
Наверное, она даже смогла бы игнорировать свои сны — что они, когда у нее есть бесконечные дни, проведенные в заботе о ее народе? Инира обсуждала с охотниками угодья, разрешала споры, училась вплетать в косы сотни цветных нитей, пытаясь стать похожей на красавиц народа Биринши. Их название даже в переводе на нормальный язык означало — народ гор. Таргиндар. Долгими зимними вечерами Инира слушала местные сказки — иногда вместе со всеми, у костра, чаще — сидя рядом с Биринши в каюле. Погода установилась ясная, но температура с каждым днем все понижалась. Зима и сюда добралась. Биринши был хорошим рассказчиком — спокойным, размеренным. Его голос, словно путеводная нить, вел ее через мир духов и могучих богов.
Это случилось в один из таких вечеров. Инира, уже засыпая на ходу, все же поднялась с подушек у очага, намереваясь уйти на женскую половину, куда еще час назад отправила Алиру и Дастана. Заслушавшись своего покорного сказителя, она с трудом возвращалась в реальность.
Все вокруг казалось словно нарисованным и потому, когда на бедро легла темная рука Биринши, она даже не возмутилась — только обернулась, смотря на него сверху вниз.
— Я прошу хозяйку земли дать благословение моему народу, подарив ему своих потомков, — слова воина воспринимались словно через набитые пухом подушки. Наверное, со стороны это выглядело смешно — ее замедленные движения, то, как она вслушивалась в каждое его слово, пытаясь понять смысл, как нелепо рухнула на ковры, притянутая за запястье — он не делал ей больно, но и освободиться не давал, не отрывая от Иниры горячего, просящего взгляда. Она вспыхнула — скорее от собственных мыслей, чем от его взгляда. На какую-то секунду помстилось: согласись! Согласись и оставь за спиной и горящие костры востока и стон земли, оставь это тем, кто умнее, сильнее, выше! Останься рядом с этим воином, забудь о тревогах.
Но земля стонала от тяжести и огонь пожирал деревья, а кровь отравляла воду. И этот вопль о помощи пробился через облако тумана к остаткам ее разума, заставляя упереться ладонью в грудь Биринши. Поднявшийся ветер захлопал полами каюла, загасил огонь очага.
— Нет, — выдохнула Инира, тут же понимая, что ее сил не хватит даже для малейшего сопротивления. Его грудь была твердой, как камень и горячей. Похожие на угли глаза смотрели теперь жадно и властно. Ей стало нечем дышать в его обжигающих объятиях и она толкнула сильнее, уже тверже повторив: