Промышляли здесь выжиганием угля, да ловили рыбу в озере и реках.
Был тут небольшой хлебный магазин, который содержал купец Смольянинов. Был просторный комендантский домик, по крыше которого развевался имперский флаг. Были вдали горы, черная полоска на горизонте – таежные леса. И больше ничего.
Долгий марш через всю страну измотал их всех. Женщины выглядели ненамного лучше своих мужей, и Катенька Трубецкая задумчиво протянула, глядя на серебристую воду речки Читы:
– Сестренки, неужто мы предстанем перед комендантом в таком виде? Хоть мы и многое уже потеряли, мы все-таки все еще женщины.
И пока их мужей переправляли через реку, женщины разбили маленький лагерь на берегу. Они стирали платья, несколько горничных, оставшихся с ними после Иркутска, подстригали им волосы. И когда колонна тарантасов въехала в город, в них сидели дамы, выехавшие прогуляться по Невскому, элегантные и нарядные.
Буряты и солдаты с открытыми от удивления ртами мотали головами, боясь поверить в то, что они не спят. И пока арестантов заводили в острог, колонна женских экипажей замерла перед крыльцом комендантского домика. Полковник Лобанов в этот самый момент пытался заранее подготовить коменданта к тому, что его ожидает. Но когда генерал Артем Кузьмич Шеин вышел встречать новоприбывших, у него перехватило дыхание.
– Такого Сибирь уж точно еще не видывала, – шепнул генерал Лобанову. – Они и в самом деле собрались в Нерчинск?
– Это их единственная цель.
– Да ни ж там увянут, как цветы без воды.
– Эти? Нет! Они уже пережили этап до Читы, они выдержат, – Лобанов рассеянно похлопал себя по бокам в поисках трубки. – Дорогой вы мой Артем Кузьмич, говорят же, что любви никакие преграды нипочем. Их любви уж точно.
И хотя коменданту было страшно стыдно за свою Читу, нищее гнездышко на самом краю света, генерал Шеин решил устроить в тот вечер маленький праздник в честь своих гостей.
Ели копченую рыбу, пироги и огуречный мед, засахаренные фрукты. И лобановские опасения, что может повториться история с иркутским приемом, не оправдались. Сегодня дамы были более дружелюбны, они с довольным видом ели все, что им подавали, и не спрашивали, подадут ли их мужьям взбитые сливки на десерт.
И еще была одна радость. Посреди ужина Шеин вытащил из кармана аккуратно сложенную бумагу, поцеловал ее торжественно, а затем зачитал женщинам, что государь император дозволил ему, коменданту Читинских и Нерчинских рудников, снять железа с тех государственных преступников, которых он найдет того достойными.
Прочитав бумагу, комендант оглядел всех сияющими от радости глазами и заявил, что находит всех декабристов достойными монаршей милости.
Они тогда не проронили ни слова, зато оставшись одни, дали волю своим эмоциям.
– Вот милость так милость! – воскликнула Мария Волконская.
– Лишнее доказательство того, что мы в самом деле достигли самого края земли! – Ниночка вглядывалась в ночную темень за окном. Вдали выли волки, ветер гнал пыль по улицам. – Здесь железа не нужны. Отсюда в Европу не возвращаются.
Им удалось разузнать еще кое-что. Нерчинск, цель всех их устремлений, был разбит на две части – рудники с острогом арестантов и деревню. В то время, как арестанты жили за высоким деревянным палисадом, деревенские перемещались совершенно свободно. Возможно, что им удастся видеть заключенных в острог каждый день. Нерчинск – конечная станция жизни. В этом было что-то зловеще-великолепное.
И женщины начали скупать все в лавках Читы. Только сейчас Ниночка до конца поняла, как здорово иметь много денег. Граф Кошин сделал своей дочери самый лучший свадебный подарок. Не было ничего, чего бы нельзя было достать в Чите за деньги.
Генерал Шеин не мог помешать нашествию жен декабристов на купеческие лавки, он лишь спрашивал в волнении, как они все это собираются везти в Нерчинск. Лобанов же легкомысленно отмахивался.
– Уж довезут, Артем Кузьмич. Да еще и три сотни бурятов в носильщики прихватят… эти бабы ни перед чем не остановятся.
В самом конце мая 1827 года из Иркутска прибыл покрытый с головы до ног пылью курьер. Он почти падал с лошади от усталости.
– Курьер императора, – сказал генерал Шеин Лобанову в тот вечер. – Николай Борисович, приведите наших дам ко мне… на чашечку чая.
– Плохие новости? – вмиг догадался Лобанов. – Чего еще царю надобно?
– У меня приказ зачитать это письмо в присутствии дам. Возможно, его послание касается и вас.
Через час женщины, принаряженные как на светском рауте в петербургских салонах, сидели в просторной столовой генерала и ждали. Генеральские ординарцы разливали чай, в углу играли на балалайках четыре солдатика.
Наконец-то, в столовой в сопровождении трех офицеров появился генерал Шеин. Он оглядел нарядных дам и устало прикрыл глаза.
– Сударыни, – огорченно промолвил генерал. – Государь наш – вездесущ, вот и сейчас он встал меж нами. Мой долг кое-что сообщить вам. Эту бумагу курьер его императорского величества доставил только что. Я прошу вас, сударыни, сохранить вашу достойную восхищения выдержку, кою вы являли нам до сих пор.
Мертвая тишина воцарилась в просторном зале.
Генерал Шеин с видимым трудом развернул письмо на гербовой бумаге. Княгиня Трубецкая, сидевшая ближе всех к нему, увидела ярко-алую печать царя.
– Это не обман, – прошептала она сидевшим рядом с ней Ниночке и Александре Григорьевне Муравьевой. – Это – действительно письмо из Петербурга.
Петербург… как же далек он теперь от них! На другом конце света, оставив по себе лишь воспоминания по дням счастливой юности. Широкие улицы, великолепные дворцы и парки, Нева, каналы, острова и бухты, площади и сады, фонтаны и мосты – Северная Венеция, где ты?
Все миновало, все миновало окончательно. Из Читы, из Сибири, с границ китайских нет им возврата. Петербург – теперь это только слово, что отзвенело, словно вздохи влюбленных кавалеров на балу.
Генерал начал читать. Ему страшно тяжело давалась напускная твердость.
«Его императорское величество государь всероссийский Николай Павлович повелевает взять подписку с жен осужденных о лишении их всех прав состояния, титула и нынешнего положения. Желая разделить участь своих супругов, они уравниваются в правах с арестантами и становятся такими же осужденными. Их дети, рожденные в Сибири, становятся государственными крепостными».
– Боже, да накажи ты такого царя! – во весь голос воскликнула княгиня Трубецкая. – А впрочем… я люблю своего мужа, и это куда важнее любого указа из Петербурга.
Генерал Шеин вздохнул:
«Жены, избравшие участь мужей своих, не должны ни под каким видом ни к кому писать и отправлять куда бы то ни было писем, записок и других бумаг иначе, как токмо через господина коменданта. Обязуются иметь свидание с мужем не иначе как в арестантской палате, где указано будет, в назначенное для того время и в присутствии дежурного офицера…»
– Ну, этого вполне достаточно, чтобы родить Сибири новую народность! – невесело усмехнулась Муравьева. Другие дамы зааплодировали ей. Полковник Лобанов набил свою трубку табачком и пустил густое облако дыма в генерала Шеина. Табак у него был просто на редкость отвратительным, под стать сегодняшнему настроению полковника. Шеин закашлялся и осуждающе взглянул на Лобанова.
– Прекратите безобразничать в самом-то деле! – сердито пробормотал он. – Не я же этот указ издавал.
– Но вы читаете его, дорогой генерал. Да еще так подобострастно, а должны бы после каждого слова отплевываться. От эдакой-то пакости.
– Далее! – Шеин прокашлялся и поднес бумагу поближе к близоруким глазам.
«Государь повелевает, что жена, желающая разделить участь своего мужа, не вправе передавать, продавать кому или уничтожать что из числа вещей своих, при ней находящихся и которым регистр имеется у господина коменданта. Наконец, давши такое обязательство, она не должна сама никуда отлучаться от места того, где пребывание ее будет назначено, и посылать куда-либо слуг своих по произволу своему, без ведома господина коменданта. Выдано в Санкт-Петербурге, 1827 года. Его величество…»