Выстрел. Стрелял Мирон. Вновь вскинули ружья солдаты.
– Ну, я-то могу добраться до Нерчинска, генерал, – спокойно отозвалась Ниночка.
– Но это сущее безумие! – закричал, бледнея, Шеин. – Вспомните о Федькине, о том, какая участь постигла беднягу!
– У меня лучший конь на весь Нерчинск, генерал.
– Но там сотни волков на вас набросятся!
– Не набросятся, генерал. Я прорвусь с помощью двух вязанок горящих веток. – Ниночка кивнула Мирону. – Давай, разводи огонь! – прикрикнула она на великана. – Две вязанки хвороста! Да не смотри ты так на меня, Мирон! Неужто не помнишь… тогда в нашем селе Пернасском… волки…
– Их было всего четыре, Нина Павловна, четыре молодых зверя, пугливых еще.
– Эти тоже побоятся огня! – Ниночка подлетела к коню, сорвала мешок с патронами, бросила Шеину. – Здесь сто патронов, генерал. Вот вам еще два ружья и три пистолета. Мне для этой скачки оружие без надобности!
– С сотней патронов мы и сами справимся! – Шеин передал мешок с патронами лейтенанту. – Готовьтесь к атаке!
– А вот это глупо, – спокойно произнесла Ниночка. Больше она на волков не оглядывалась. Она знала, что все мужество покинет ее, едва она взглянет на эту армию сатаны. – Волки набросятся на вас группами, и сопротивляться вы уже не сможете. Дождитесь людей из Нерчинска.
– Вы никуда не поскачете, Ниночка! – воскликнул Шеин.
– Я поскачу! – Ниночка бросила быстрый взгляд на волков и вздрогнула всем телом. Мирон ломал ветки с поваленных деревьев, связывал их в вязанки. Влажные от снега ветки загорались с трудом, но все-таки загорались.
– Генерал Шеин, – медленно, растягивая слова, произнесла Ниночка. – Ваша жизнь все еще чего-то стоит, а?
– В этот момент ничего, Нина Павловна. Ни копейки…
– Но ведь стоила бы, если б вам удалось сохранить ее?
– Да я бы все, что имею, отдал бы за это. Но с волками не поторгуешься.
– Зато со мной можно, генерал! – Ниночка вскочила на лошадь – Вот и поторгуемся. Я спасу вам жизнь… а что предложите взамен вы?
Шеин задохнулся.
– Все, что пожелаете, – просипел он.
– Вот и хорошо, – Ниночка пожала ему руку. – Ваша жизнь – на жизнь моего мужа! Коли я спасу вас, генерал, вы сделаете все, чтобы помиловали Бориса Степановича!
Нервная дрожь пробежала по лицу Шеина.
– Я-то сам помиловать никого не могу. Это только царь может. Если бы у меня достало власти, все декабристы давно были бы свободными людьми.
– Вот и попросите императора помиловать Бориса! – невозмутимо отозвалась Ниночка. – Дайте мне слово, генерал. Ваша жизнь – на жизнь Бориса. Клянитесь мне, что будете валяться у царя в ногах, чтобы спасти моего мужа!
– Клянусь, – Шеин пожал ее тоненькие замерзшие пальчики. – Господи, вы самая невероятная женщина на свете, Нина Павловна!
Подбежал Мирон. Он помахивал над головой двумя горящими связками хвороста.
– Ваше благородие, – прошептал он. – Дайте мне ее лошадь…
– Замолчи! – Ниночка свесилась из седла, протянула руку. – Дай вязанку… Ну же, живо!
– Я не оставлю вас, барышня!
– Хворост! – закричала Ниночка. – А ты останешься здесь. Мужчина, который умеет стрелять, важнее того, кто будет подвывать у меня за спиной!
Мирон протянул ей запаленные вязанки. Прежде чем он успел сказать хоть слово, Ниночка дала шпоры коню и пустила его рысью. Ногами сжимая бока лошади, она размахивала руками с вязанками горящего хвороста. Со стороны казалось, что конь и всадник несутся по лесной просеке в коконе огня.
Волки метнулись в стороны, уступая дорогу Ниночке.
– Она доберется, – дрожащим голосом прошептал Шеин. – Боже праведный, она доберется! Но как только возможно такое?
– А вот это легко объяснить, ваше высокопревосходительство! – Мирон Федорович вскинул ружье, прицелился в волков. – Она – ангел, а еще она – дьявол во плоти.
Ниночке ни к чему было погонять лошадь, ее коня подгонял вой волков. За два часа она добралась до Нерчинска и закричала, проносясь по улице:
– Волки! На помощь! Волки!
Когда она выпала из седла у дома Лобанова, задыхаясь в снегу от смертельной усталости, к маленьким лохматым лошаденкам бросились буряты и эвенки, а в остроге началась тревога.
Несмотря на ужасное состояние, Лобанов сам возглавил спасательную экспедицию. Со стоном взобрался он в седло и крикнул пошатывающейся Ниночке:
– Вы останетесь в Нерчинске!
Вместо ответа она вновь вскочила на лохматую лошаденку, и Лобанов понял, что удерживать ее не имеет никакого смысла.
Из острога выехал отряд казаков, Ниночка стегнула лошадку, догоняя Лобанова.
– Когда вернемся, я отшлепаю тебя, непослушная ты девчонка! – проворчал полковник. – И вообще, чем от вас воняет, сударыня?
– Волосы обгорели! Я ведь так легко возгораюсь! – хохотнула Ниночка, но губы ее дрожали от плача. – Вы не поверите, Николай Борисович, но такого количества волков еще никто не видел.
Почти сотня вооруженных мужчин двинулась в путь.
Толстяк Бирюков выглянул из дверей своей лавки.
– Стреляйте там поаккуратнее, – крикнул он. – Мех не повредите! Чем меньше дырок в шкурах-то будет, тем заплачу больше!
Помощь подоспела в самые последние минуты. У генерала Шеина оставалось только девять нерасстрелянных патронов. То, что произошло потом, было названо великим истреблением волков, о каком еще не слыхали в Сибири. Мирон, плача от радости, стянул Ниночку с седла и как ребенка понес на руках к генералу Шеину.
– Вот она! – кричал он. – Вот он, наш ангел! Шеин поклонился ей в ноги и сказал:
– Нина Павловна, вы спасли мне жизнь. Наш уговор остается в силе. И если государь не пожелает помиловать вашего супруга, я брошу к его ногам мою шпагу и вернусь в ваш острог простым каторжанином.
В полночь они вернулись в Нерчинск, освещая себе дорогу горящими факелами. К седельным сумкам были прилажены волчьи шкуры. Двести пятьдесят четыре шкуры. Бирюков, узнав о количестве, ухватился за дверь и простонал:
– Я разорен! Долго же мне не захочется скупать волчьи шкуры!
Заключенные стояли у ворот острога, был среди них и Борис Тугай. Увидев Ниночку, он бросился к ней, подхватил на руки.
– Ниночка, – прошептал Тугай. За эти несколько часов он почти сошел с ума от страха. И вот сейчас голос отказал ему, он просто молча прижал к себе жену, чувствуя, как дрожит она всем телом.
– Мы смогли, Борюшка, – тихо заплакала Ниночка. – Я… я выкупила у них твою жизнь, Борька, мы будем свободны! Свободны! Свободны! Мы сможем пойти, куда глаза глядят. Борюшка, твоя жизнь вновь принадлежит только тебе и Господу Богу!
…Над истерзанным телом Федькина склонился странник вечный Федор Кузьмич. Покачал головой удрученно, все ж таки сукин сын генерал Шеин – своего, а не подобрал. Тронул тело скрюченное, от снега, с кровью смешанного, лицо очистил. И вздохнул почти счастливо: дрогнули вдруг ресницы молоденького солдатика.
Взвалил на себя легонько и понес сквозь чащу в скитик далекий.
Обмыл тело израненное, травами целебными обмотал, пробормотал тихо:
– В рубашке ты, парень, родился, раз из волчьих зубов живым выбрался.
– Дедушка, ты леший? – этот неожиданный и странный вопрос, заданный тихим голосом раненого, заставил старца вздрогнуть.
– А похож? – мягко спросил Федор Кузьмич, протягивая кружку к губам Федькина.
– Вроде не, – отхлебнул тот взварева целебного. – А только ты в лесу один…
– А ты что, солдатик, боишься их, леших? – негромко и дружелюбно спросил он.
– Ежели как ты, то чего их бояться. У тебя и глаза добрые, и борода белая, а не черная…
Старец улыбнулся и накрыл солдатика дерюжкой.
– Ты отдыхай, давай, оживай…
Падал за оконцем келейки снег, падал тихо, окутывая мир спокойствием первозданным…