— Эх, молодость, — прокряхтело с перин.
— Ваше сиятельство что-то изволит?
Ойкуно прислушалась к успокоившемуся сердцу и помотала в ответ лысой головой герцога. Зорица смущённо уставилась на вышивку в пяльцах, и игла усердно потащила нитку. Дурман вина в голове, монотонная работа — стежок, стежок, ещё стежок — и тишина поглотила фрейлину целиком. Нитка неторопливо тянется за иглой, а над тканью клубятся призраками воспоминания прошлого вечера: его высочество тайным ходом ведёт к себе и на лице Зорицы блуждает мечтательная улыбка: ведь именно так становятся королевами?.. Покои Креслава. Стук закрывающейся двери за спиной. Полумрак. И сильные объятья принца. Бежать уже некуда… и не хочется…
Зорица раскраснелась, а старый герцог покосился с подушек на замершую девицу. Ойкуно принюхалась к её воспоминаниям, сосредоточилась и Зорица прикрыла глаза…
…Креслав покрыл шею нежными поцелуями и резко развернул спиной к себе — Зорица нервно хихикнула от смущения, а шнурки корсета начали поддаваться сильным и ловким пальцам: рывок, ещё рывок — шуршание расплетающегося шнурка о корсет наводит истому. Корсет ослаб, упал. Дышать стало легче и вот уже сильные объятья разбегаются дрожью по телу. Принц подхватил…
А Ойкуно наливается силой. Душа этой девицы страсть как вкусна…
…Креслав опустил на постель, сорвал с себя котту и опустился рядом. Кончиками пальцев Зорица провела по его широкой груди под вышитой тканью рубахи, потянула шнурок завязок у его шеи, и Креслав улыбнулся… Нежно шепнул: «Лисёнок», и Зорица затаила дыхание, когда его рука скользнула навстречу. Губы прильнули к губам…
Ойкуно обернулась в эмоции юной девицы, посмотрела на стонущую, двигающуюся в своих грёзах Зорицу в кресле и улыбнулась: вот кто поможет восстановить силы.
Зорица во сне наяву всхлипнула от наслаждения…
…А Бранимир через силу распахнул один глаз. Хлюпнул кровью из носа, и дикая боль отдалась во всём теле. Вместо второго глаза, будто углей в глазницу насыпали. Попробовал повернуть голову и землю встряхнули, да так, что все кости отдались болью. Бранимир дал глазу привыкнуть к яркому свету и различил плывущую вокруг траву. Сквозь запах крови пришла вонь гниющих очисток, потрошёных кишок.
— Где я? — простонал Бранимир, попытался повернуть голову и осмотреться в куче мусора получше. Но стон бывшего управляющего оказался такой тихий, что даже полугодовалый пегий беспородный щенок у колеса телеги не тявкнул в ответ, только чёрным носом повёл, а телегу подбросило на кочке, и Бранимир закусил губу: будто конюхи дубинами разом ударили. Управляющий похоронил боль тела в стоне и прохрипел:
— Где я?
Щенок услышал, оторвал нос от сочной травы у обочины, фыркнул и весело тявкнул, от чего голова управляющего зазвенела. А сквозь топот копыт донеслось:
— Нет, Квоча, ещё долго.
— Где я?
Щенок зашёлся лаем, запрыгнул на край телеги, и, брезгливо принюхиваясь, настороженно уставился на окровавленную голову. Голова шевельнулась и звонкое «Тяф» разнеслось по долине, улетело вдоль убегающего вдаль русла Долгары, а с козел прикрикнули:
— Квоча, слазь!
Но щенок зарычал на уставившуюся одноглазую голову со слипшимися от крови волосами и залился грозным лаем.
— Что? — донеслось с козел. — Ну что? Опять крыса в мусоре? Ну, убежит она. Слазь.
Заслышав хозяина, щенок начал подпрыгивать на задних лапах и залил всё вокруг своим звонким лаем. Бранимир телом почувствовал, как телега замерла. Лошадь всхрапнула, а весёлый голос подначил щенка:
— Ну что, опять у барона Стояра крыс на его Семь холмов наловили, а добить всех не получилось?
— Тяф!
— Квоча, барон в отъезде, — засмеялся мужчина и подошёл к щенку, пошутил: — Баронесса враз со всеми не сладит.
— Тяф-Тяф!
Мужчина пригляделся к съехавшей горе очисток и пованивающих кишок, разглядел шевельнувшуюся голову и спохватился: