А в покоях Креслава Мира открыла заплаканные глаза: окна с первыми звёздами зазолотятся огоньками пламени свеч, а сверху нависло лицо мастера королевской стражи.
— Как вы себя чувствуете, Мирослава?
— Думаю, не лучше, чем я, — ответила девица и села на ложе.
Севериан поставил подсвечник на низенький столик, опустился в кресло, позволив девице осмотреться в покоях, спросил:
— Оиери, это Вы?
Девица свесила ноги с ложа, поправила подол цвета мокрого камня и обречённо кивнула. Попросила:
— Только не спрашивайте опять про мою госпожу.
— Почему?
— Я не могу быть верна сразу Клятве Всполоху и воле Стража, когда они противоречат друг другу. Это всё равно, что с одной стороны жариться на костре, а с другой вмерзать в глыбу льда. Я…
Девица запнулась, и Севериан позвал:
— Оиери?
— Я… это… Это больно, ваша светлость, — Оиери подняла глаза и всмотрелась в уставшее напряжённое лицо мастера королевской стражи, напряжённо осмотрелась, спросила: — Короля нет поблизости?
Севериан покачал головой.
— Я голодна.
Барон со вздохом поднялся, пообещал:
— Сейчас распоряжусь…
— Я не про мясо или похлёбку.
Барон замер, обернулся к гордо выпрямившейся девице, а Оиери призналась:
— Мире подойдёт, а я этим не питаюсь.
— Так, что я могу Вам предложить?
Девица пожала плечами:
— Душу, — и ответила Оиери так беззаботно, что Севериан посмурнел, вспомнил кружащуюся в зале крепости у самых снежных шапок девицу, что раскинула руки — будто весь мир обняла, и в душу барона теплом пролились воспоминания: «Мира, здесь все зовут меня Мира… Все? Кто все?» — качнул головой:
— Моя душа принадлежит не Вам.
— Адалии, — грустно улыбнулась девица, — Я знаю. Но Страж чуть не погасил моё пламя, и поэтому я голодна.
На пару мгновений мастер королевской стражи задумался и вдруг решился:
— Хорошо, идёмте.
— Куда? — Оиери прочитала мысли Севериана и встревожилась: — Зачем в подземелье с клетьми? — кислинка защекотала нёбо, девица призналась: — Там горчит и кругом только боль.
Севериан покачал головой и ответил:
— Там есть еда, за которую Вас король не осудит.
…А за пледелами столицы закат утонул в тёмных вершинах, Шарцу с удовольствием устроился на старом поваленном стволе возле костра. Ароматы свежей перловки с кусками вяленной баранины защекотали ноздри вместе с дымком, ноги гудят, цикады заходятся в ругани на заезжую десятку, а бурдюк с кровью так устал от монотонной езды в седле, что того и гляди клюнет носом. Шарцу осмотрелся под кронами придорожного лесочка. В который раз за день обругал себя за то, что всё дальше удаляется от госпожи… уже не госпожи… Оиери… вспомнил, как после долгого сна в Мире Оиери откликнулась: «Шарцу, милый Шарцу, это ты?» — и как эти ласковые слова заставили вытирать слёзы радости — Шарцу дождался. В ночи над пламенем костра привиделась их встреча в гостевых покоях барона Севериана. Улыбка Оиери. Её объятья. Милый Шарц. Шарцу проклял себя за то, что удаляется от госпожи, когда он ей так нужен, тем более, если его догадка верна и Всполох решила погасить Пламя Оиери. Бежать прочь? Это же никуда не годится! Шарцу тряхнул головой, прогоняя надоедливую дрёму, принюхался к булькающей в котле каше… А баронесса… её слёзы освобождения от супруга… Шарц представил, что бы он сделал с тем, кто так обращается с Оиери… Бурдюк опять клюнул носом… Шарцу встрепенулся, потянулся до хруста в костях, устроил зад поудобней на широком бревне, упёрся локтями в колени и уставился на траву… что бы он сделал с тем, кто так обращается с Оиери… Перед глазами встали всполохи силы в имперском саду; гордая Всполох и весёлая Лепесток её пламени идут впереди и Шарцу искрами вьётся вокруг, как вдруг вспышка, они проваливаются в никуда… и вокруг двуногие: «Гав!!!» Какая сила вселила Шарцу в это уродливое гавкающее чудовище… «Р-р-р… Гав!»…А когда на Всполох напали двуногие с железными полосами Шарцу рвал и метал, полосы жалили болью тело четвероногого чудища, но Шарцу снова и снова бросался на этих существ… Шарцу вскинулся: опять бурдюк засыпает… Может и к лучшему… Что бы он сделал с тем, кто бы так поступил с Оиери…