— Я — новая младшая фрейлина её величества, — увидела недоумение на бородатом лице и повторила, — Зорица, ваше величество.
Мясистое лицо короля сморщилось, Яромир оценил симпатичное личико белокурой фрейлины, без интереса мазнул взглядом по выступающим из корсета прелестям, и Зорица смущённо вжала голову в плечи, потому что по утренним теням коридоров разлился басовитый хохот.
— ТЫ?.. Это тебя… — пузо короля перед лицом фрейлины затряслось в такт прыгающим словам, — тебя в любовницы…
— Вы уже знаете про нас?.. — пискнула Зорица, но «с Креславом» добавить не решилась. Король зашёлся хохотом. Простонал:
— Поднимись.
И Зорица подскочила из реверанса.
Яромир покрутил жирным пальцем, велел:
— Ну-ка покрутись, детка.
Зорица послушно повернулась кругом, а король хмыкнул:
— Нет, ну, хороша… хороша… но…
— Но? Ваше величество?
— Моя Зорица лучше.
Фрейлина застыла с открытым ртом, а король смахнул с глаз проступившие от смеха слёзы, и устало вздохнул, велел:
— Позови мне герцога Трёх гор.
Зорица спохватилась, замерла испуганной мышкой.
— Ну, чего встала, полюбовница, давай, беги.
— Ев.во не-ет, ва-аше-е…
— Да я вижу, зови.
— Похи-итили-и.
— Что? Кого?
Бледная Зорица затравлено сжала ладошки и прижала их к груди, выдавила:
— Рада мертва, ваше вели…
— Что?!
— Его сиятельству было плохо…
— И?!
— Его похитили.
Красное лицо короля пошло пятнами и дикое «СТРАЖА!!!» метнулось по коридорам.
А Воран приволок свои старые кости на самую середину Торговой площади. Солнце медными вспышками слепит с крыш; вокруг всё больше народу: купцы в торговых рядах приветливо распахивают ворота лавок, из пекарен веет душистым ароматом свежеиспечённого хлеба, зазывалы в ярких одеждах тренируют горло кричалками; мужики в окровавленных фартуках вываливают свежее мясо с огромных носилок на лотки под навесом — кругом жизнь. Толпа прибывает. Эмоции над площадью начинают бурлить: эмоции — жизнь торгового города. Его душа — звон золотой монеты; и всё это под пристальным оком светила. Честному человеку негоже торговать ночью, а может ему просто страшно… за себя, за товар… А днём и солнышко греет, и тёплый ветерок ароматы трав да пота разносит, кругом гомон, лица, ароматы куадарских специй…
Воран дёрнул ворот рубахи: лица в толпе плывут… Медные крыши торговый рядов слепят вспышками. И только бурный поток эмоций на Торговой площади придаёт сил: Ойкуно купается в страстях, жаждах, жадности и щедро наполняет Силой млеющего на летнем солнце герцога. Но как не выделяться разряженному в камзол и чулки герцогу на площади с простолюдинами? Разве что… Ойкуно увидела, как жилистый куадарец в лиловых штанах и жёлтой рубахе торопливо распахивает ворота лавки.
Ойкуно заспешила к нему. В лавку. В тенёк.
Тарликай закрепил створки ворот и во все зубы улыбнулся дородной матроне, цепкий взгляд мигом оценил ткань и крой платья, изящную корзинку, серебряную брошь. Купец позвал:
— Манна Ия, красавица! Ткань заморский, специи куадарские. Недорог. Заходи.
Матрона улыбнулась в ответ, но прошла мимо.
— Ах, что так, — пожаловался солнцу купец, привычно поспешил в тень.
А в прохладе лавки вовсю кипит работа: помощники тащат из холодного сухого подвала сундуки со специями, отбирают пыль; весы с куадарскими медными гирьками тщательно протирают, чтобы не приведи боги, запахи не смешались, а крупинка перца чтоб, не приведи боги, в сладкий тягучий канкус не попала.
Тарликай осмотрелся в своем царстве специй и тканей, и взгляд его упал на протянувшуюся к ногам тень посетителя — купец принял стойку: улыбка растянулась к ушам, глаза заблестели, и лавка пропела елеем:
— Минна Ия, гость дорогой, — Тарликай обернулся, — что желать? Специи? Ткани? Всё есть… — и в изумлении замолчал. В дверях застыл не кто-нибудь, а сам секретарь его величества короля Айрата Яромира третьего Дикого.
Тарликай тяжело сглотнул, скорее от предвкушаемого мешка золота, чем от страха, подавил дрожь в коленях и отважно ринулся в бой: