Ноздри защекотало фиалкой. В шуршании ткани на ухо шепнуло:
— Как дорога?
Ни любимый, ни дорогой, ни сердце моё — Адалия умудрилась вложить эту мысль в интонацию, и Севериан сгрёб в кольцо объятий любимую женщину. Заглянул в голубые подведенные тонким морийским угольком глаза. Как всегда: спокойные, улыбающиеся, внимательные. Есть в их глубине что-то общее с покойной принцессой. Огонёк, сила, забота? Севериан не смог разобрать. Никто не может. А она шепчет:
— В последний раз — ты прощался.
— Волновалась?
И крошечная родинка на скуле любимой шевельнулась вместе с грустной улыбкой:
— Я волновалась, — ладонь её провела по широкой груди Севериана. Её Севериана. Барон сильней сжал объятья, и Адалия прильнула. Привстала на цыпочки и серьёзно прошептала на ухо:
— Больше никогда не прощайся... Я в тебя верю.
Севериан зарылся носом в крупные чёрные кудри любимой, поцеловал в ушко, а она шепнула:
— Работа?
Севериан кивнул. Ни тени сомнения: она ждала. Надеялась, молилась за него. И ждала. Верность — ценнее морийского бриллианта. Адалия провела пальцами по его щеке, заглянула в серые глаза любимого. Вздохнула:
— Значит, не расскажешь… Идём, — взяла любимого за руку. Провела мимо стола с фруктами, с раскрытой книгой, увела мимо позолоченной лакированной арфы к окну с далёкими шапками гор над карминовыми черепичными крышами. К пяльцам. Сколько раз она ждала его здесь вот так: музицируя, вышивая, читая, с надеждой смотря в окно… Шепнула, — это тебе, — пальцы Адалии подхватили с подушек кресла деревянные рамочки, а Севериан улыбнулся: его герб вышит на платке. Его! И опушка из вышитых ржаных колосков вокруг герба — безмолвное признание в любви. Мало кто в наше время понимает значение. Мало кто обращается к ним. Будто традиции дедов самомнение юнцов пачкают грязью. А ведь это благодаря им мы есть. Благодаря им: пращурам, традициям, и таким как Адалия, у нас есть Айраверт. Свой Айраверт! Адалия сложила платок и убрала его за отворот манжета рубахи Севериана. Молча. С тёплой улыбкой. Она всё сказала тонкой изумительной вышивкой. Во всём призналась. Она любит. И просто ждёт. Но вот слов ли?
Севериан обнял. Шепнул на ушко:
— И я тебя.
И Адалия ожила. Махнула подушечкой пальца по ресницам. Всхлипнула:
— Я ждала, — и залилась краской, будто девчонка. Прижалась.
А на другом берегу Долгары тучный огромный старик в недрах пещер грохает сапогами, торопит:
— Быстрей, Воран. Быстрей.
— Ваше величество слишком тор-р… ох…о-о-опится, — картавит мрак за спиной.
— Пошевеливайся, говорю.
И старый герцог спешит за широкой спиной. Дышит в лопатки суверена. Озирается в мраке пещеры. Хорошо ещё в потолке встречаются окна — провалы. Тьма у них расступается. Взрезается бледным золотисто-зеленоватым лучом. И старое сердце сбивается с галопа на торопливый, спешащий шаг. А где-то сбоку журчит поток. Тянет сыростью. И чем дальше, тем больше по спине бежит холодок. Вдруг во тьме коснётся плеча рука призрака? Да-да, призрака!
«Ха-ха-ха», — журчит мелодично в пещере капелью Долгары тьма.
Здесь никто не найдёт хладный труп.
Взгляд неизвестности щекочет холодом спину, и старый герцог оборачивается во тьму. Не ножа в спину тут надо бояться. Ой, не ножа. Пальцы Ворана трясутся, сжимают мешок с факелами. Так и хочется взвыть: «И.Изыди. Изыди! ИЗЫДИ!», — но горло давно пересохло. Её надо бояться! Воран подслеповато щурится: там, в дали, за спиной, в самом конце пещеры косой свет первых звёзд через провал золотит пыль, трепещет, шепчет зловеще заливисто:
«Ха-Ха-ха-а»
Где? Откуда голос? Силуэт вдали? Показалось? Воран щурится в тусклую золотистую полосу недотьмы.