— Знаешь, кому передать?
Служанка покосилась на черноту ночного окна и в ужасе сжалась: память вернулась тенью в ночи... а куда деваться-то? Затравлено кивнула, а над головой скептически хмыкнуло:
— Смотри у меня.
…Кругом тьма.
Тем временм под Долгарой храбрый старый венценосный воин осветил вечную ночь пещеры за старой дверью зеленовато-голубым светом. Эхо шагов унеслось. Пальцы сильней сжали факел. А память играет воспоминаниями: как тащили тот обитый медными полосами гроб. Как мычания из-под крышки сочились в зимнюю тьму. И сердца холодели пуще пальцев на ледяных медных ручках гроба… От клинка в грудь не сдохла... Кто ж знал, что демоница сильна настолько?.. Яромир пересилил себя. Пошёл вперёд. Только эхо его шагов да сопение бестелесными спутниками вьются во тьму пещеры...
И взгляд в спину…
Уж страху напустить эта медногривая может. А ноги волочить в темноту всё трудней. Яромир осмотрелся в пляшущем кругу света факела — никого. Буркнул:
— Всё? Сдохла?
В ответ тишина.
Почему замолкла?
Яромир с усилием сделал ещё шаг вглубь пещеры, и что-то металлом звякнуло о камень под ногами. Сверкнуло в свете факела. Король присмотрелся — сапожный гвоздь, будь он не ладен. Яромир шагнул и ещё два металлических эха вырвались из подмёток.
— Чтоб тебя об оглоблю, — выругался Яромир, — всё не угомонишься? — а самого терзает вопрос: «Там, в пещерах издевалась и хохотала. Чего здесь-то заткнулась?»
Через десяток шагов подмётки лишились половины гвоздей, и сапоги начали просить каши — король стащил их и пошёл босиком вглубь пещеры. Будь его воля, ноги бы его сюда не ступило хоть в сапогах, хоть без, но амулет на двери издыхает. Печати проверить надо. Только ими сестра и вымолила уговор эту вопящую мелкую мерзость спасти. Это же надо было додуматься: на себе таскать по Айраверту… И само вырвалось в холод:
— Сестра, сестра… Что ж ты наделала, гадина.
Свет факела затрепетал, выхватил окованный медью потемневший от сырости дуб, и сердце старого воина обмерло — печати на гробу сорваны. Яромир поднял к глазам старый ключ, и чёрная патина на нём блеснула медью. Царапина на ключе! Закралась безумная мысль, — Вор был? — Немыслимо! Из могучих лёгких суверена к горлу бросилась ярость — пещера затряслась от медвежьего рыка, затрепетала издыхающим факелом. Пискнула крысой. А Яромир подошёл к старому гробу. Шумно выдохнул. Склонился к крышке на медных петлях, и крепко выругался, — Так и есть, печати сорваны. Неужели и сапфир вор с шеи демоницы стянул? — Огромная ладонь короля замерла на крышке гроба рядом с круглой печатью. Кто посмел! КТО ПЕЧАТИ СОРВАЛ?! Эхо унесло рык:
— Найду — четвертую.
Открывать стоит?
Факел над головой затрепетал. Пыхнул зелёным.
Почему тишина?
Почему демоница молчит?
Яромир собрался с духом и дернул старый дуб вверх. Крышка скрипнула петлями. В вони плесени, обдала миазмами разложения, факел выхватил сморщенное тело в истлевших одеждах и миазмы вокруг занялись пламенем. Вонь полыхнула жёлтым огнём от факела. Опалила сведённые к переносице седые брови короля. Мягким светом пламя пробежало по иссушенной ведьме в гробу. Распугало по теням пещеры редких крыс и также быстро погасло. Только вони тлена убавилось. Яромир застонал: сапфира на шее нет. КТО ПОСМЕЛ?! Бедный Айраверт. Бедный Айраверт!
Тишина за спиной нервно хихикнула.
Пискнула крыса.
И Яромир встал. С рыком выпрямился в последних потугах факела — может и проиграл бой, не уследил, но смерти король привык смотреть прямо в глаза. И если кому бояться, пусть трепещет она. Смерть. Медвежий рык продрал глотку, и старый воин обернулся на смех:
«А ты ещё вкусный»
У сужающейся границы зеленовато-голубого круга хищно улыбается демоница.
…Из тьмы нехорошо пискнула крыса.
Факел полыхнул медным взглядом.
…Погас.
Быстрей, быстрей, быстрей стучит.
Быстрей, быстрей, быстрей стучит.
Волна силы пришла неожиданно, и Мира на скамеечке вздрогнула.
Швея ещё суетится: меряет, помечает отточенным угольком на свитке намерянное. А рука Миры сама тянется к сапфиру у шеи. Почему он дрожит? Почему по телу мурашками бегут всполохи силы? Подняла руки, дала швее ещё раз померить обхват талии, и поверх её чепчика взглянула на тётушку. Вестариана оторвалась от книги. Её внимательные серые глаза пробежались по дрожащей в мелком ознобе девице, и залитая светом свечей комната насторожилась: