— Что случилось? — Туфельки светлой госпожи шуршат по ковру, а сама спрашивает: — Что с амулетом?
Каким амулетом? — спохватилась Верея, навострила уши, а комната промолчала. Светлая госпожа спросила:
— Уверена?
И Верея вся обернулась в слух: «В чём? В чём уверена? Какой амулет?»
Комната промолчала…
И вдруг Верея поймала себя на желании войти в комнату. Даже руку от золочёной дверной ручки отдёрнула как от огня. Когда схватиться успела? «Зайди». Верея вздрогнула: её неудержимо потянуло в покои. В покои гостей. Но, без приглашения?... Да, что же это? — спохватилась служанка. «Зайди». Ладонь Вереи сжала тёплое золото ручки. «Зайди». Меня ждут? Неужели, прослушала, как позвали? Все устремления и страхи юной служанки стеклись на ручку. Госпожи звали? Прослушала? А вдруг, нет? Что скажет хозяин? «Зайди». Точно звали? «Зайди». Звали, решила Верея. Точно, звали. Крутанула ручку и застыла на пороге:
— Госпожи звали?
Медноволосая госпожа как стояла на подставочке в нижней рубахе, так и стоит. Пальцы на сапфире на узком шнурочке в кулачёк сжаты, будто от удавки спасается. А сама не шевелится: боги бездны, замерла — кукла куклой, только что покраснела. Светлая госпожа рядом с ней в домашнем платье. Оглядывается. И скрытая паника питает покои её тихим голосом:
— Где барон, Верея?
Сердце служанки упало: «Что случилось-то?». Верея потупилась:
— Его светлость не дома, госпожа.
— Где он?.. Ну же, деточка, где его светлость?
— Его светлость не предупреждали, — соврала Верея и прикусила язык. Почему так хочется сказать правду? Даже стыдно стало: добрая светлая госпожа спрашивает, а она… Ложью на добро… И стало так стыдно… Верея залилась краской: душа разрывается между тайной барона и совестью. Захотелось провалиться под пол. А госпожа ждёт… И сознание тонет в требовательном: «Вспомни. Скажи. О-он…»
…А Таша спешит в темноте по улочке, и только редкие тусклые фонари с закопчёнными стёклами разливают тусклые лужицы света на плотно пригнанные камни под башмаками. Неровная кладка булыжников стенами взметается к звёздам. Тонет в ночи. И хорошо, если трое на улочке разминутся. Тишина кругом. Только эхо своих шагов. Шуршание платья и торопливое дыхание стен. Хорошо, что никого не видать — стражу сейчас не докличешься, хоть обвизжись! А вокруг-то! Вокруг! Массивные решётки первых этажей следят квадратами тёмных окон. Ноздри щекочет запах подсушенного на солнышке мха со стен… Может свернуть? Сократить дорогу — и страшно и… сердце предательски заколотилось в груди. Коленки трясутся, где ж это видано, девица ночью спешит, да ещё и одна! Ой, что люди-то скажут. Что будет?.. Что за тень в ночи за углом?
Таша осенила себя знамением предков и припустила к арке переулка — так страшней, но короче же! Короче! Не надо полторы дюжины домов обходить. Трястись: а вдруг, не приведи боги, воры? А грабители? Вон, пекаря прошлой ночью камнем по темечку. А он ого-го, в плечах широк был, а что может девица?..
Таша свернула.
Арка переулка встретила темнотой и тусклым фонарём вдалеке. Тёплый ветер овеял лошадиным навозом. И торопливый стук собственных башмачков вторит сердцу. Таша вбежала в глубокую арку, прижала письмо к груди и обернулась: никого. Боги миловали. Никого! Пробежала арку на сквозь. Свернула и вжалась в каменный угол в тени проулка. Отдышалась, — Боги! Так ещё раз-другой сбегать и сердце из груди выпрыгнет! — Горло сжимает невидимая рука страха: девица, ночью крадётся в ночи, одна. Таша всмотрелась в знакомый проулок: днем он кривым зигзагом забирает в горку мощёной тропой. Мимо заколоченной двери, мимо разбитого окна за решёткой. Мимо закрытых ставен — вот они-то пугают ночью. Никто не знает, что за ставнями даже днём, а тут... В темноте!.. А дальше не страшно — со всех ног припустить на тусклый свет фонаря под крошечным балкончиком над аркой, зажмуриться и… со всех ног… а там дюжина торопливых ударов сердца сквозь тьму и знакомая улочка. Звёзды. Ну почему знакомый переулок ночью такой страшный, боги?! И коленки трясутся. Сжимающие письмо пальцы похолодели. Таша, развевая подолом, со всех ног припустила по тёмному переулку…