Герцог усмехнулся воспоминаниям и позвал снова:
— Ваше высочество, — шёпот заставил белокурое создание вздрогнуть. Девица залилась краской и торопливо потащила одеяло на бархат фарфоровой кожи, а Воран шепнул картавым:
— Думаю, вам пор-ра.
— Га-а-а-ерцог? — девица смущённо покосилась на спящего принца, и лицо её заиграло смущеньем и счастьем. Воран вздохнул, — девицы, кто их разберёт? Сегодня счастлива, а дня через три горючие слёзы. В объятиях принца нагая, а теперь одеяло стыдливо скрывает всё, что обычно гордо выпячивает корсет. Пятится по перине к углу ложа — подальше, — будто от моровой язвы. Интересно, от меня или принца? Ну, куда дальше-то? Свалишься же. Воран скупо улыбнулся:
— Вам лучше удалиться.
— Я… Я…
Зорица, вспомнил герцог. Юная баронесса. Как-то даже краем уха услышал, как фрейлины её смекалку хвалили. Всего весной представлена ко двору. Но как же мила. Может принц остепенится? Неужели, боги всё-таки милостивы к королевству? А надежда королевства паникует:
— Я… Я… — Зорица замерла на краешке ложа, прикрылась одеялом и не смеет пошевелиться. Пошевелиться — значит совсем стащить одеяло со спящего принца — как же можно? Добраться до платья, значит стащить одеяло, разбудить принца — недопустимо. Невозможно! Опустить одеяло и уж тем более предстать нагой перед мужчиной — немыслимо! Зорица пролопотала, — Я… Вы не могли бы отвернуться?
Герцог хмыкнул:
— А вы бы предложили это королю? Ведь заглянуть к сыну мог он.
— Но… вы… я…
Воран крякнул, поднял с пола платье фрейлины и направился вокруг ложа к беглянке, а Зорица со всей силы прижала одеяло к груди. Из мужчин только принц видел её без одежды. А тут ещё и коленки из-под одеяла торчат! Щеки стали малиновыми. Зорица зашептала:
— Что? Что вы делаете?
Герцог, молча, обошел широкое ложе, скользнул взглядом вниз по ложбинке позвоночника стройной спины живого трофея принца. Добрался взглядом по бархату кожи до простыни, а Зорица сжалась, словно готовый к пинку котёнок. Принца будить позор. Отнимать у герцога платье — стыдно. Зорица спрятала пылающие щёки в ладони и обречённо прошептала:
— Что же вы делаете? — догадка обожгла: он же уйдёт с этим платьем. И выходить голой? Двор просто съест! До смерти ведь не отмыться. И обратить взор к личному секретарю короля страшно. Стыдно!
Воран встал за напряжённой спиной девицы. Шепнул:
— Зорица, позвольте откровенность…
Девица обречённо кивнула и сдалась на милость герцога. Утопила пылающее лицо в белокурых локонах: хорошо, хоть его старикан не видит. Позор-то какой! А герцог шепнул:
— …баронесса, вы восхитительны.
И Зорице захотелось провалиться. Вот он! Шантаж! Точно, шантаж. Хороший шантаж всегда начинается с комплимента, но что может быть нужно от неё старику? Постель? Зорица стыдливо прикрыла уголком одеяла потемневшие с ночи пятна крови на простыне и сердце сжалось. Чего же он хочет? Шепнула:
— Верните платье, прошу, ваше сиятельство.
Герцог скупо улыбнулся. Искусителем прошептал:
— С удовольствием, но вы же не станете облачаться в моём присутствии.
— Вы с ума сошли.
— И потайного хода здесь нет.
Зорица удивлённо покосилась на старика — к чему это он?
Воран хмыкнул:
— А значит, попросите отвернуться и удалитесь им прикрываясь.
— Именно, ваше сиятельство.
Герцог скептически покачал головой:
— Ах, молодость, молодость. Вы предпочтёте явиться нагишом Вальвиру и дворцовой страже, пятясь к ним из-за двери задом? Что же, по-вашему, на это скажет двор? — шёпот старика стал смеющимся, а Зорица не знает куда провалиться. К чему клонит старик? Чего хочет?
А герцог улыбается, шепчет:
— Вы ведь не сможете одеть платье сами.
Зорица прикрыла глаза дрожащими пальцами — какой позор, чем думала, идя к принцу?! — обречённо кивнула под назидательное, — горничную сюда Вальвир точно не пустит… Корсет... Он вечно подводит очаровательных барышень, уж я-то знаю. Давайте договоримся?