Шарцу краем глаза заметил движение во тьме, принюхался к миндальным ароматам с вязкой горчинкой: алчность и подлость — то, что искал. Но почему молчит госпожа? Портал открыть удалось?.. Шарцу мыслью потянулся в темноту…
…И одноглазый заскрипел зубами. Нож скользнул из-за пояса. Здоровяк не заметил, как в поток его мысли вплелась чужая. Зашарила, вызывая воспоминания.
Шарцу сосредоточился…
…и тревогу на лице белобрысого сменила брезгливость.
…у шорника третьего дня в глазах стоял ужас. Нож в горло — не лучший выход в тёмном переулке. Тут надо в бок. Со спины. Одноглазый жадно облизнул губы. В бок надо, а потом… Почувствовал, будто в прошлое окунулся: как его огромные лапы стискивают хрипящее горло шорника. Как в тусклом свете звёзд краснеют белки глаз этого дохляка. Как слёзы текут по его побагровевшей роже. Как рот жёлтыми зубами пытается кусать воздух. Ещё глоток, ещё… ещё… Бугай облизнул губы — любимая забава: чуть ослабить хватку, дать глотнуть воздуха, словно доброго, пьянящего пойла, что в Люциде в лучших глиняных кружках дают…
Шарцу сморщился, утёр крупные капли пота и сосредоточился. Бугай не видит, как нож в его руке ползёт к его же собственному горлу…
…в Люциде пойло отменное. Шорник перед смертью только три раза хлебнул. Не то, что девка. О! Уж она нахлебалась: разжал пальцы, сжал — напоил вдоволь. Бугай почувствовал в ладони её тонкое горло. Бьющуюся под пальцами жилку. Придушишь, и не царапается, кошка! Бугай расплылся в улыбке: «Кошка по имени Златка». Ослабишь пальцы на горле и лапки с когтями только держи. Надо было нож к горлу сунуть, чтобы не дёргалась…
Шарцу во все глаза уставился в тёмный угол. Эмоции из тьмы льются широкой Долгарой. Еда. Миндаль, горчинка, разнотравье защекотало нёбо… И не важно, что хмырь в углу наяву грезит, уже поднёс к горлу собственный нож.
…надо было приставить нож… чтобы не дёргалась.
Воспоминание искажённого ненавистью и ужасом лица девицы вызвало волну желания в бугае. Зарёванная, плюющаяся, она…
…нож коснулся горла…
…а что царапалась, кошка… Бугай зарычал — вспомнил метнувшиеся перед лицом пальцы. Расцарапанная рожа заныла… Вот же стерва! Горло девицы сжалось под пальцами до судорожного хрипа. Бугай зарычал: «Надо было вот так»…
…и нож полоснул горло…
Острая боль в собственной шее вырвала бугая из видений. Пульсирующая, черная в свете звёзд струйка из шеи жжёт горло. В лёгких забулькало, будто в них забористого пойла налили. Воздух встал камнем…
Бугай в ужасе отдёрнул от шеи ладонь, взглянул на тёплую, черную в свете звёзд жидкость, булькнул, и звон ножа о камни мостовой попрощался с рухнувшим телом.
А Шарцу сжал кулаки в наслаждении. Впитал сочащуюся из тела энергию — они тут все ходячие источники. По коже огнём побежали мурашки. Память помощника мастера королевской стражи подсказала: девица из видений одноглазого бугая и есть та, за которую так плакалась Ратибору Таша: «Госпожа выгонит». И родилась интересная мысль — мастер королевской стражи её бы вряд ли одобрил, но ему отчаянно некогда…
Севериан вихрем взлетел по винтовой лестнице тайного хода в собственный дом и взвился по парадной лестнице на третий этаж так резво, что Верея и пискнуть не успела. Только её растерянное «ваша светлость» робко пустилось вдогонку за сверкающими сапогами. Севериан ворвался в гостевые покои. Пронёсся мимо диванчика с бережно разложенным сверкающим в рассветных лучах платьем цвета ночи и рухнул на колени перед сундуком. Тяжело дыша, распахнул крышку. Амулет?! Где амулет?! Пальцы торопливо взрыхлили тряпки-платочки-подолы. Его нет? Мира же его сюда положила! Севериан обернулся и внимательно осмотрел комнату. Ни ваза со свежими цветами почти на середине подоконника, ни сдвинутый край шкуры на полу у окна — ничто не ускользнуло от внимательного взгляда. Севериан посмотрел на пол у колен и разглядел крупинки песка. Уже подсохшего. «Кто-то был ночью», — закралась мысль.