Принес Лаурикадж лесину домой, на дрова расколол, топор сухим мхом вытер, у стены поставил.
Вымыл, почистил Лаурикадж котел, воды в него налил, мясо положил, над огнем повесил. Жарким солнцем горит котел посреди вежи.
А поспел обед, сел Лаурикадж у котла, сам ест, жену-детей потчует, собак кормит, пока в котле донышко не проглянулось.
Услыхал про такие дела Тала-Купец, от злости свету не взвидел. Выскочил из тупы, сбросил с себя человеческое обличье, снова Тала-Медведем стал, бежит к озеру, к веже Лаурикаджа, ревет на весь лес:
— Вот я тебя, Лаурикадж, схвачу! Вот я тебя, Лаурикадж, задеру! Вот я тебя разорву! Вот я тебя съем!
Вышел славный Лаурикадж из вежи, метнул в Талу-Медведя свое копье. Пробило оно медвежью шкуру, в бок медведю вонзилось.
Еще пуще ревет Тала, на Лаурикаджа наседает. Выхватил Лаурикадж из медвежьего бока копье, топором по голове Талу хватил. Попятился Тала, за голову держится, она у него что котел гудит. А Лаурикадж снова копье поднял, в Талу метит.
Почуял Тала-Медведь, что тут ему и конец будет, повернулся да как бросится от Лаурикаджа наутек, только его и видели.
Материнская прядинка (Ловта)[13]
Давным-давно, в далекие стародавние времена, жили в лесу старик со старухой, растили они дочку-красавицу по имени Настай.
Старик, простая душа, не умел своим умом жить — что скажут ему, то сделает, а не скажут, сам не домыслит, по нему и так ладно. А бабка сильна умом была, многое она знала, многое умела, одно слово — нойда.[14]
Жалела бабка своего старика. Скажет ему: «Иди, дед, зверя промышлять!» И сама самострел берет, вслед за мужем идет. Скажет: «Надо, дед, рыбы наловить!» И сама с ним в лодку садится, вместе сети закидывают, вместе вытаскивают. Скажет: «Пришла, дед, пора дикарей добывать!» И сама за копье берется, наравне с дедом оленей бьет.
Была у них добыча всегда велика — бабка слово такое знала: и зверь, и птица, и рыба к ней прямо в руки шли.
Так жили они, и было у них всего вдоволь — и мяса, и рыбы, и одежи меховой, и постели пуховой. А подросла дочка Настай, обучила ее бабка всему, что знала, всему, что умела, и стали они жить еще лучше.
Тут настал худой год— напала на саамов хворь. Занемогли и дед с бабкой. Чует бабка — смерть к ней идет, говорит она Настай:
— Ухожу я, дочка, к отцам моим и к отцам отцов моих. На тебя старика оставляю. Смотри, береги его!
Дух перевела да с тем и ушла.
Бережет дочка старика — настоем из трав поит, медвежьим салом растирает, оленьей печенкой кормит. Уберегла от хвори, уберегла от смерти, а от дури разве убережешь?
Полетел по вежам слух, что бабка померла, дед вдовый остался и добра у него много. Долетел тот слух до нездешней земли, до далекого селенья. А там бедовая женка жила с дочкой своей Косоглазкой. У них ветер вежу набок свалил, у них огонь в котле дыру прожег, у них сети сопрели, самострел изломался. А им все нипочем. Был у них один олень-бык, да и тот хромой, запрягут они его в худую кережу и ездят из дома в дом по гостям. Тем и кормились.
Посадила женка Косоглазку в кережу, поставила ей на колени баклагу с шальной водой и погнала хромого быка через леса и горы, через болота и тундру в саамскую землю, к стариковой веже. Приехала, видит: стадо оленей пасется, сытые собаки бегают, возле вежи старик сидит.
— Ты и есть тот дед,—кричит женка,—что вдовый остался?
— Я и есть тот дед.
— Так знай: теперь я твоя женка, а это наша дочка Косоглазка. Будем здесь жить, будем хозяйничать. Ты чего молчишь? Поди быка распряги!
А деду, что ни скажи, все ладно. Пошел быка распрягать.
В ту пору Настай дома не было, в лес за дровами поехала. Привозит дрова — что такое? В веже шум, крик, стук. Отворила дверь, а там чужая женка песни орет, чужая девка ей подтягивает, косым глазом подмаргивает, дед ложкой по пустому котлу стучит, со смеху, ровно дитя малое, покатывается. Перед ними пустая баклага из-под шальной воды стоит.
Спрашивает Настай старика:
— Кто это, отец, к нам в гости припожаловал?
Как закричит тут чужая женка:
— Да как ты смеешь, негодная?! Я не гостья здесь — хозяйка я! Отцу твоему женка, тебе мачеха, а эта девица — тебе сестрица! Дед, верно я говорю?
А что дед может сказать? Кивает головой:
— Верно!
Покорилась отцу Настай, стала новой женке прислуживать— морошки моченой подала, мякушек[15] принесла, постель пуховую постелила, оленьим пологом накрыла.
Ест женка, Косоглазке в рот сует, угощенье нахваливает, а сама думает: «Как бы мне эту девку извести!» С тем и спать на пуховую постель повалилась.