Вскочила женка чуть свет, велит деду на озеро идти рыбы наловить, велит Настай хлебы испечь, воды наносить, оленя зарезать, шкуру выдубить, новые пологи сделать, да еще для нее с Косоглазкой печки да каньги сшить, красным сукном и жемчугом разукрасить.
— Да, смотри, чтобы все готово было, когда дед придет!
Сказала так, а сама думает: «Нипочем девке не управиться. Вот я деду и пожалуюсь, велю гнать вон из дому». С тем и спать снова повалилась.
А Настай за работу принялась, спешит, старается.
Вот и дед с озера идет, рыбу несет. Разбудила Настай женку, разбудила Косоглазку. Видят они, все готово: мясо сварено, хлебы испечены, пологи новые расстелены, на них печки да каньги лежат, красным сукном и жемчугом разукрашены. Надела печок и каньги женка, надела Косоглазка, друг перед дружкой красуются.
Тут дед в вежу вошел. Как закричит женка, как ногами затопает:
— Ах ты, Настай, негодная! Мы тут с дочкой старались — работали, а ты весь день спала, только сейчас глаза продрала!
Иди хоть собак рыбой покорми!
Пошла девушка собак кормить, а женка с Косоглазкой на мясо набросились. Сами едят, деда потчуют, для Настай пустые кости кидают.
— За что ее, лентяйку, кормить? — говорит женка. — Гони ее, дед, из дому!
А Настай кусочек хлебца отломила, косточки пососала, тем и сыта была. Кланяется старику, говорит:
— Все, что велят, буду делать. Не гони только меня, отец, из родной вежи. Тут моя матушка жила.
Не знает старик, кого слушаться.
Наелась новая женка, на пуховую постель повалилась, да только сон от нее бежит, все-то она думает: «Больно ловка девка —со всякой работой управляется. Чем бы ее донять?» Думала, думала и надумала. Вскочила чуть свет, велит деду оленей запрягать, в кережи все добро складывать, в нездешние! земли собираться.
— Не хочу, — кричит, — на дочь твою ленивую да неумелую работать. Пусть живет одна в своей веже, а мы к моему дому откочуем.
Запряг старик оленей в райду,[16] стал класть в кережи одежу меховую да постель пуховую, стал класть оленьи шкуры да пологи, шкурки лисьи да беличьи, топоры да копья, сети да самострелы. А женка подкладывает: печки да каньги, прялки да скалки, котлы да ведра, ножи да иголки.
Ни корочки хлеба, ни куска мяса на прожиток Настай она не оставила, ни рыбы, ни шкуры, ни постели, где бы ей поспать да согреться. Даже огонь в очаге злая баба водой залила. Думает про себя: «Ловка была девка, пока добра вокруг много. Пусть теперь живет-управляется. Не иначе с голоду помрет, либо медведь ее задерет, а то зимой мороз заморозит».
С тем и уехала.
Осталась Настай одна в пустой веже — зябко ей, темно, голодно. Задумалась она, как ей дальше жить?
Вдруг слышит: материнский голос ей на ухо шепчет: Оглядись, доченька, поищи вокруг!
Поискала Настай вокруг, видит на полу земляном прядинка лежит. Верно, когда пряла мать пряжу, суровую нитку оторвала и на пол бросила. Подняла Настай прядинку и снова материнский голос слышит:
Вспомни, доченька, чему я тебя учила!
Вспомнила Настай и сплела из той прядинки силышко.
Пошла она на угор в реденький лесок, где куропатки ягодами кормились, поставила силышко, и попалась в него куропатка. Вытянула Настай из ножек куропатки жилки и еще одно силышко сделала. В два силка две куропатки попались. Очистила девушка куропаток от пуха, теперь бы из них варево сварить.
А в чем да на чем? Котелка нету и очаг не горит.
Тут снова ей на ухо материнский голос шепчет:
— А ну, вспомни, доченька, чему я тебя учила!
Пошла Настай в лес, нашла порубку, отыскала острую щепку, выбрала березу с гладкой корой и стала щепкой бересту драть. Надрала бересты согнула ее, свернула, глиной обмазала, на солнце высушила. И вышел у нее берестяной котелок.
Набрала она в котелок воду, куропаток положила, над очагом повесила, а в очаг мху сухого, шишек еловых, хворосту подбросила. И давай два камня друг о дружку что есть мочи бить. Била, била, искру выбила, и упала та искра на сухой мох. Вспыхнул мох, загорелись шишки, хворост пламенем охватило. Горит огонь в очаге, кипит вода в котелке, куропатки варятся.
Съела Настай варево и снова силки поставила. День ото дня стала она добывать куропаток все больше и больше. Мясом кормилась, из жилок силки делала, а пух впрок запасала.
Накопилась у нее пуха целая гора, заберется она на ночь в пух — тепло ей спать, мягко. Одно худо — летит пух по всей веже.
Тут вспомнила Настай, как мать ее пряжу пряла. Пошла она в лес, нашла гладкую палочку, стала из пуха с жилками нитку сучить, на палочку, как на прялочку, наматывать. Напряла пряжи, сплела пуховое одеяло. Устлала пол белым ягелем, сухой травой, сверху одеялом накрыла. Хорошо стало в веже — чисто, тепло, очаг горит, в котелке куропатки варятся.