— Хорошо, что в свое время я решил придать подземельям немного средневекового колорита, — сказал он, — и хорошо, что колорит этот был привезен из Китая. Иначе я ни за что не смог бы выломать из стены факел. Зато теперь есть чем разбивать кирпичи.
— А светильник. Ты можешь взять один из них?
— Отличная мысль. Тем более что они не электрические, а на аккумуляторах. Такие используют на морских судах, и я установил их сюда как раз по причине приливов.
С этими словами Джон выломал один из фонарей, и мы направились в колодец Кеннет Кастл.
Не знаю, чего я ожидала увидеть в этом помещении. Гвендолен несколько раз упоминала в дневнике об особом мальчишеском месте, но, насколько я знала из записей, ни разу не была здесь при жизни. Надеюсь, после смерти у нее было достаточно времени, чтобы обследовать каждый уголок замка и уверять, будто кирпич здесь можно сломать. Хотя иного выхода у нас всё равно не было.
Глава 29
Колодец оказался полукруглым помещением, посреди которого находился столп настоящего каменного колодца. Достаточно высокий и весь покрытый чем-то склизким, сродни водорослям.
— Это помещение находится выше уровня пещеры, но во время прилива вода поднимается, как в сообщающихся сосудах, и заливает всё примерно досюда, — Джон указал рукой на самую верхнюю часть колодца. — Мы не утонем, но вода сейчас очень холодная.
Договаривать он не стал.
Внутри у меня все болезненно сжалось. Холодной воды нам с малышом точно не нужно.
Вместе с Джоном мы внимательно осмотрели стены, пока не нашли кладку, отличавшуюся по цвету.
— Приступим, — пробормотал Джон.
Он замахнулся. Изо всех сил ударил по кирпичу, но от того отлетел лишь маленький кусочек. Да, Гвендолен явно лукавила, уверяя, что сломать стену будет легко. Однако это был хоть какой-то выход. Вернее, наш единственный выход. Работа пошла. Джон изо всех сил молотил по стене, я пыталась отколупать отвалившиеся части кирпичей. Из плюсов стало значительно теплее.
Но скоро обнаружилось, что кладка двойная.
— Обожаю свою родню, — пробормотал Джон, — всё делают монументально.
Но, увидев мои испуганные глаза, уверил, что как только мы сможем разломать первый слой, второй пойдет много легче.
Работа продолжалась.
— Джон, — сказала я через некоторое время, — кажется, ты хотел поговорить.
— Сейчас???
— Почему нет.
Джон внимательно посмотрел на меня, затем усмехнулся и ответил.
— Действительно. Можно и поговорить. Скажи, что ты хотела бы узнать обо мне в первую очередь?
Вопрос прозвучал саркастично, но я задумалась. За последнее время мне много чего рассказывали о Джоне. И хоть для себя я твердо решила, что его прошлое не изменит моего отношения к нему сейчас, но некоторые моменты мне хотелось бы услышать от него самого.
— Скажи, ты правда предлагал Гортензии убить своего деда этим самым способом? — задала я первый вопрос.
Джон бросил на меня очень обиженный взгляд.
— Если я скажу, что не помню или не знаю, что именно я делал или говорил под действием препаратов, ты мне поверишь?
— Джон, мне кажется, это ты хотел поговорить и всё мне рассказать, будучи при этом честным, — фыркнула я.
— Я думал, будет легче, — признался он, затем, после некоторой паузы продолжил:
— Да, я говорил такие вещи. Но, как видишь, мой дед жив и здоров. Хотя ты встречала его и, согласись, порой дедушку очень хочется девать куда-нибудь подальше отсюда, — Джон попробовал слабо улыбнуться, — Аниа, — сказал он затем много более серьезно. — Я никогда не сделал бы такого. Поверь. И тот человек, что говорил это…
— Расскажи, — попросила я, — расскажи мне о себе таком.
Джон отвернулся в сторону стены. Сделал несколько очень сильных ударов. Затем снова посмотрел на меня.
— Аниа, я мог бы соврать сейчас, что всё это в прошлом и уже не важно. Я часто говорил это себе. И, наверное, следовало рассказать тебе раньше. Ты имела право знать, с кем начинаешь отношения. Но я боялся и боюсь. И мне тогда так хотелось, чтобы ты увидела меня самого, а не тени моего прошлого.
Я подошла к Джону. Посмотрела ему в глаза. Сейчас он был такой родной, такой близкий.
— Джон, — сказала я мягко, — я вижу тебя. Но я должна знать, иначе прошлое не отступит от нас. Так, как это случилось сейчас.
Джон вздохнул.
— Хорошо… Мне было около шести лет, когда у отца диагностировали рак. Интересно, как порой жизнь, такая хорошая и размеренная, рушится у тебя на глазах. Лечение было тяжелым, и, хоть отец боролся до последнего, болезнь взяла верх. Так, когда мне было десять лет, мы с мамой остались одни. Я до сих пор помню похороны и растерянное лицо мамы, когда все по очереди подходили к ней выражать соболезнования. Вечером того дня мы вернулись домой, и я помню, как мама просто легла на кровать и следующие несколько днейне вставала с неё. Не ела. Не разговаривала. Затем начали приезжать общие друзья родителей. Изо дня в день они говорили, что всё скоро наладится. Мама кивала им… Даже улыбалась иногда.
А через два месяца после похорон отца она повесилась в их спальне. Мы тогда жили в Лондоне. Я только вернулся из школы. Вбежал домой, поднялся по ступенькам вверх. У меня была какая-то хорошая новость. Может, отличная оценка, а, может, я что-то выиграл на соревнованиях. Теперь я уже не помню этого. Я позвал маму, но она не откликнулась. Тогда я решил, что у неё снова плохой день и она в спальне. Я направился туда. Открыл дверь… Давай я не буду рассказывать, что я там увидел.
— Джон…
Я протянула к нему руку, но он отвернулся, делая вид, что слишком занят разрушением стены.
— Тогда я сильно испугался, — между тем продолжил он, — убежал из дома, прямиком к одному из своих знакомых. И пробыл там до вечера, делая вид, что ничего не произошло, а сам, надеясь, что меня пригласят остаться на ночь, и мне не придется идти домой. Так что, как видишь, уже тогда я проявлял завидную слабость характера, как называет такие вещи мой дед.
— Тебе было всего десять, — напомнила я.
— Да. Мне было уже десять лет. И я должен был повести себя соответствующе, вместо того, чтобы прятаться от проблем, — огрызнулся Джон. — Так или иначе, мне повезло. Одна из маминых подруг решила зайти проведать нас. И нашла то, что раньше нашел я. Мне же удалось избежать массы неприятных вопросов.
— Ты кому-нибудь рассказывал об этом?
— Психоаналитикам. Первым из них был мистер Донован из частной школы, куда определил меня дед. Дивное место. Я не шучу. Хорошее образование и отличная природа вокруг. Возможно, мне бы даже понравилось, но с некоторого времени после смерти матери меня начали мучить кошмары, связанные с этим событием. Мне было тринадцать. Учителя заметили мой заспанный вид и направили сначала к врачу, который прописал мне небольшую дозу снотворного. Я, кажется, наврал тогда что-то про стресс и переутомление из-за экзаменов. И, знаешь, Аниа, когда попробоешь снотворное раз, остановиться потом очень сложно. Под действием таблеток ночи становились просто серыми, без страшных снов. Я больше не видел образа матери, вернее, того, что нашел в комнате. Просто проваливался, словно в черную дыру, а затем снова открывал глаза. Однако вскоре эффект начал слабеть. Организм привыкал. Призраки возвращались, соединяя эпизоды в жуткие кошмары и порой делая сон совсем невыносимым. Тогда я сам увеличил себе дозу снотворного из уже прописанного, когда же таблетки кончились, я стал подворовывать их в медицинском кабинете. Это было непросто. Но, говорят, зависимые люди находчивы. Хотя в какой-то момент меня всё же поймали с поличным. Тогда-то и пришла очередь мистера Донована. Он раскрутил меня на рассказ, я поделился с ним моей слезливой историей, и тогда он даже защитил меня перед комиссией. Так что из школы я был исключен, но и в половину не с таким плохими последствиями, как заслуживал.
— Ты рассказывал о своих кошмарах лорду Роберту?
— Нет.
— Почему?
Джон пожал плечами:
— Мы с дедушкой уже тогда были не слишком близки. К тому же мне не хотелось признаваться, что я был тогда там, но сбежал. Донован же был профессионалом и тайну моей исповеди никому не открыл.