– Мама, не смейся, – попросил Егорка, обхватывая ее за шею. – Я больше не буду так говорить. Но ведь моего папу на самом деле звали Егор, правда? Ну, скажи, скажи!
Он тормошил мать, заглядывал ей в лицо, терся носом о щеку. Марина уворачивалась, пытаясь перевести разговор на другую тему, но настырный мальчик не отставал.
– Хорошо, – сдалась Коваль. – Но сначала мы пойдем поедим, а потом поднимемся к тебе и поговорим, да? Беги в столовую, я сейчас тоже приду.
Егорка побежал вниз, а Марина, сев на кровати и обхватив руками колени, задумалась. Значит, Егорка нашел в ящике стола свое свидетельство о рождении, в котором ясно написано, что его отец – Егор Сергеевич Малышев. Беда с грамотными…
Читать его, как ни странно, научил Хохол, долгими зимними вечерами они сидели с книжками в детской или в гостиной, и маленький Егорка повторял за Женькой русские буквы, складывая их в слова и слоги. Английскому его обучала русская студентка Инна, приходившая к ним дважды в неделю. Пока Марина восстанавливалась после болезни, она почти не занималась сыном, но когда немного окрепла, взяла его обучение в свои руки, и теперь, к пяти годам, Егор бегло читал и по-русски, и по-английски. А теперь придется рассказать сыну правду о его отце, раз уж возник такой вопрос… Но сначала нужно поговорить с Женькой.
Марина спустилась в столовую, где за накрытым столом уже сидели Хохол и Егорка, села на свое место и потянулась к стакану с соком.
Закончив ужинать, Егор без напоминаний собрал со стойки тарелки и сложил их в посудомоечную машину – это было его обязанностью с четырехлетнего возраста.
– Потом иди в душ и к себе, я приду минут через сорок, нам с папой нужно поговорить, – распорядилась Марина, и мальчик кивнул.
Хохол вопросительно смотрел на нее, но Коваль не собиралась разговаривать при ребенке.
– Идем в кабинет.
Бывший кабинет Малыша на первом этаже теперь стал Марининым рабочим местом. Там она держала все документы, бумаги, там же находился и сейф, в котором лежали российские паспорта и Маринины драгоценности, коих было немало – подарки Малыша и Хохла. Ничего в интерьере она не поменяла, все осталось так, как при Егоре.
Опустившись в кресло, Коваль закурила, помолчала какое-то время, глядя на сидящего перед ней Женьку. Она не знала, как начать разговор, с какой фразы, как сделать так, чтобы тот не почувствовал себя чужим и отвергнутым.
– Женя… понимаешь, какое дело… Словом, Егор нашел свое свидетельство о рождении.
– И что? – не сразу понял Хохол.
– Как – что? Он прочитал все, что там написано, и именно поэтому сегодня сказал тебе то, что сказал.
Женька молчал, уставившись куда-то на пол, словно изучал рисунок ковра.
– Жень…
– Что?
Марина вышла из-за стола, села на подлокотник кресла и обняла любовника за шею, прижавшись губами к виску:
– Жень… ты не думай, он не станет любить тебя меньше… он ведь еще ничего не соображает, лепит, что в голову взбредет…
– Да, было бы лучше, чтобы он врал так же виртуозно, как ты, – невесело усмехнулся Хохол, похлопав Марину по колену. – Не говори ерунды, котенок. Теперь он знает, что я ему не родной отец, и при любом удобном случае будет напоминать мне об этом.
– Ты спятил! Я не позволю Егору относиться к тебе иначе, чем было до сегодняшнего дня! – возмутилась Марина. – Ему пять лет, но тебе-то уже пятый десяток – может, хватит? Неужели ты не понимаешь, что отец не тот, кто в документах записан, а тот, кто растит и воспитывает? Он же копирует тебя, каждое слово, каждый жест! Женя! – Она пересела к нему на колени и взяла в ладони хмурое лицо. – Прекрати! Ты – его отец, другого у него уже не будет. И не было.
– Себя хоть не обманывай, – попросил он, прислушиваясь к движениям ее рук по щекам. – Он все равно будет спрашивать.
– Я расскажу ему об этом сегодня. Да-да, вот прямо сегодня, – предупреждая возглас Хохла, Марина приложила палец к его губам. – Он обдумает все и успокоится. Хочет знать – пусть знает.
– Он еще маленький…
– Ну и что? Зато потом никто не сможет ранить его.
– Да? А если…
– Не надо! Об этом я ему расскажу… позже… когда он будет старше…
Марина замолчала, и Хохол, словно почувствовав, как все ее тело сковали тревога и страх, крепче обнял ее и прижал к себе. Они раньше никогда не заговаривали друг с другом на эту тему, просто не было необходимости задумываться, что Егор может узнать правду самостоятельно, да еще таким образом.
– Не переживай, котенок, все образуется. Егор вырастет…
– Да, – эхом отозвалась Марина, не отрываясь от Хохла, словно это могло отодвинуть непростой разговор с сыном. – Вырастет…
– Хочешь, я сейчас с тобой пойду? – предложил Женька, но Марина отказалась:
– Спасибо, родной… я должна сама.
– Ну, ты тогда просто помни, что я с тобой.
– Ты всегда со мной, не говори ерунды.
Коваль поцеловала его в щеку и встала, направляясь в детскую. Перед этим она открыла сейф и вытащила оттуда небольшой альбом – это были фотографии, которые Хохол даже в суматохе отъезда не забыл взять с собой.
Он понимающе кивнул:
– Давай, котенок, все правильно…
Перед дверью детской Марина остановилась, набрала в грудь воздуха и резко выдохнула, словно перед прыжком в воду, и только после этого взялась за ручку. Егор сидел в кровати, переодетый в пижаму. На личике застыло напряженное ожидание, руки теребили любимого плюшевого медвежонка, привезенного из России. Марина села рядом с сыном, положила ему на колени альбом:
– Здесь фотографии твоего папы, Грег.
Мальчик взялся за обложку так осторожно, словно она была горячая и могла обжечь его. С первой страницы на него смотрел Малыш – на фотографии, сделанной в офисе, он сидел за столом и улыбался в объектив.
– Это… он? – почему-то Егорка не смог произнести слово «папа».
– Да, сынок.
У Марины заболело сердце при виде родного лица, она так и не избавилась от своих ночных кошмаров, по-прежнему видела во сне мужа и просыпалась в слезах. Правда, это случалось все реже, однако случалось, причиняя боль. Егорка провел пальцем по фотографии и всхлипнул.
– Что такое? – Марина прижалась к сыну, и он поднял на нее синие глаза:
– А где он?
– Он… он умер, Грег.
– Умер? Как?
– Так…
– А где тогда был я?
– А ты… ты был еще совсем маленький, совсем крошечный…
– И я его никогда-никогда не увижу?
– Нет, сынок, никогда. Он похоронен очень далеко, в России. Может быть, мы съездим туда когда-нибудь, и ты принесешь ему цветы.
Егор укоризненно поглядел на мать:
– Мам, ты чего говоришь? Как я принесу ему цветы, если он умер?
– Ты положишь их на его могилу, и он почувствует, что ты пришел. – Коваль вытерла слезы, катившиеся по щекам, поцеловала сына в темноволосую макушку.
– Мама, не плачь, – попросил он срывающимся голосом. – Хочешь, я не буду спрашивать больше?
– Нет-нет, сынок, спрашивай… – выдохнула Марина. – Просто… это очень тяжело…
– А его звали, как меня?
– Это тебя зовут, как его. Я назвала тебя так же. В России ты был бы Егор Егорович, а здесь – Грегори.
– Жалко, что я его совсем не видел, – пробормотал мальчик, переворачивая альбомный лист. – Ой, мамуля, а это ты!
Это была одна из ее редких фотографий – Марина не любила фотографироваться. Но здесь они были вдвоем – Малыш держал на руках жену, одетую в белоснежное подвенечное платье, и улыбался счастливой улыбкой.
– Это вы женились, да?
– Да.
– А как же папа… ну, мой другой папа?
– Мы еще тогда не были знакомы, – уклонилась Марина.
– Мам… а я похож на своего первого папу?
– Очень. – Коваль снова поцеловала его. – У тебя такие же глаза, такие же волосы… ты копия своего отца, Грегори.
Они пролистали альбом до конца, и мальчик все время внимательно рассматривал лицо Малыша, словно искал в нем свои черты. Закрыв альбом, Егорка какое-то время молчал, а потом попросил:
– Можно, он будет лежать у меня в комнате?
– Можно. Но у меня к тебе тоже просьба. Я могу говорить с тобой как со взрослым мужчиной? – Марина вгляделась в синие глазенки сына, и тот кивнул. – Грег, твой родной папа умер. Но Женя… он тоже твой папа, он растил тебя, он заботился о тебе, когда я… уезжала, а потом сильно болела, ты помнишь?