— Чине-естем-Дионис-Калалб?
— Ey сынт, — поднялся мош Дионис.
Блондин шагнул к нему и, крепко пожав руку, заговорил по-польски:
— Очень рад познакомиться с вами, пан Дионис? Извините, я очень спешу, мы опаздываем на самолет, поэтому постараюсь быть предельно кратким. Меня зовут Кшиштоф Цыган, я живу и работаю в Ханьске, являюсь членом общества польско-советской дружбы…
Мош Дионис кивал, хотя, разумеется, не понимал ни слова.
— Узнав, что я еду по туристической путевке в Молдавию и что мой маршрут проходит мимо вашего села, правление общества попросило меня разыскать вас и передать вот это, — он протянул старику пакет. — Это касается памяти вашего сына, Архипа Калалба.
Услышав имя своего сына, мош Дионис понял все. Он взял пакет и обвел гостей невидящим взором:
— Архип наш! нашелся.
В каса маре поднялся шум. Пакет был моментально вскрыт. Там оказалось несколько снимков и письмо на польском языке. Снимки пошли по рукам. Они были сделаны у обелиска советским воинам почетный караул польских пионеров… возложение венков… список погибших воинов, высеченный в граните. Вверху увеличенный снимок одной из фамилий «КАЛАЛБ А. Д. 1922 — 1945»…
— Вот и Архипушка явился на новоселье! — тоненько заголосила тетушка Лизавета.
Братья Калалбы обступили блондина, стали жать ему руки, приглашать к столу. Тот упорно отказывался, показывая на часы.
— А что у вас со лбом? — спросил Георге.
— Ниц, — отмахнулся тот, но руку со лба не убирал.
— Извините, товарищи! — на пороге возникла девушка-гид. — Кшыштоф, нам пора!
Мимо нее в каса маре проскользнули Ионел и Аурел с фотоаппаратом.
Хари поцеловал руку гиду:
— О, нам как раз нужна ваша помощь! Переведите, пожалуйста, письмо.
— Товарищи, — взмолилась гид, — у нас совершенно нет времени! Мы опаздываем на самолет!
Оттесняя ее от дверей, в комнату с шумом ввалились остальные туристы и туристки. Кто-то из низе радостно объявил:
— В нашем аутокаже цось навалило!
— Ничего что навалились, — сказал мош Дионис,. — прошу всех к столу!
Через пару минут в каса маре царила теплая дружественная атмосфера, какая бывает на дипломатических приемах. Все быстро перезнакомились и стояли небольшими группами, чокаясь и закусывая.
Тетушка Лизавета кормила с ложечки баклажанной икрой полячку. Руки у той были заняты: прислонив к спине своего земляка блокнот, она записывала рецепт, который диктовала хозяйка:
— Главное — хорошенько измельчить мякоть. Почему в столовых так невкусно кормят? Потому что лень-матушка. Потом взять три луковицы…
Окруженный со всех сторон молоденькими туристками, красавец Хари едва успевал отвечать на все
вопросы.
— Препрашам пана, як длуго будовали тен дом?
— Этот дом? За одну ночь отгрохали, сбудовали то есть!
— Як за едну ноц?!
— Днем у нас невозможно работать, — объяснил Хари, — жара, как в пампасах!
— Езус Мария!
— Правда, — допытывалась другая, — же молдавске пшодкове жимске каторжники?
— Наши пращуры? — Хари на секунду задумался. — Скорее, милая пани, ссыльные поэты. Овидий здесь, срок тянул, отбывал то есть, Пушкин и другие. Это не могло не отразиться на нашей наследственности. По статистике у нас больше поэтов на душу населения, чем в Парагвае, Уругвае и Сьерра Леоне, вместе взятых. Мой брат, к примеру, — кивнул он в сторону Георге, — уже выпустил седьмую книгу стихов…
Туристки разом повернулись к Георге, который сдержанно улыбнулся.
— …хотя, — продолжал Хари, — работает простым скотником на свиноферме!
К пану Кшыштофу Цыгану, которой продолжал держаться за лоб, приставал охмелевший Филипп:
— Вот ты скажи, Вшысто… Кшысто…
— Кшыштоф. Кшыштоф Цыган.
— А, цыган! Это хорошо! Вот и скажи мне, цыганская твоя душа, отчего от сухого вина голова ничего, а от вермута раскалывается?
— Разбавлять тшеба, пан Филипп. То значы взяць чверть стакану вермута…
— Не дадут, — перебил Филипп.
— Цо не дадут?
— Четверть стакана не дадут, из буфета выгонят. Скажут, нет денег — дуй домой!…
А рядом с ними румяный турист, уминая торт с клубничным вареньем, говорил бывшему подводнику:
— Мы трускавки… клубники экспортуемы. Цала Еуропа наше трускавки консумуе, пальцы лиже…
И он показал, как Европа облизывает пальцы после польской клубники.
— А мы, — говорил подводник, — насосы в тридцать стран экспортируем. Помпы, понимаешь?
— А, помпы! — заулыбался турист. — Молдавия мала, але любит вельком помпэ!
Гид переводила с польского текст письма:
— Жителю села Старые Чукурены пану Д. Калалбу. Копия директору музея истории села пану И. Кожокару. На ваш запрос сообщаем, что сержант Красной Армии Калалб Архип Дионисович, 1922 года рождения, пал смертью храбрых 14 января 1945 года в боях за освобождение города Ханьска от немецко-фашистских захватчиков. Светлая память о нем навсегда сохранится в сердцах жителей нашего города. Подпись, все.
— А кто это — И. Кожокару? — спросил Георге.
Мош Дионис указал на Ионела, который как раз прятал за пазуху собранные у гостей фотоснимки:
— Ионел это. Ионел Кожокару.
Вспышки блица, как вспышки молний, озарили каса маре: Аурел старался как можно полнее запечатлеть для истории момент чествования предводителей красных следопытов. Каждый хотел погладить мальчика по голове, сунуть ему в руку конфетку или пирожное, но он вежливо уклонялся и отвечал только на рукопожатия. Естественно, никто не заметил, как в каса маре появился Апостол. Он озирался во круг, пытаясь понять, что происходит, и тоже не заметил, каким образом в его руках очутился полный бокал. Его все время толкали чьи-то плечи, спины, вино расплескивалось, и когда вконец отчаявшийся Апостол решил осушить бокал, он оказался пустым. Апостол пробрался к открытому окну и махнул рукой. В каса маре ворвались звуки молдавского танца «переница». Это играло под окном трио гитаристов. Образовав круг, все стали танцевать. Польские туристы и туристки не совсем правильно делали па, зато целовались со знанием дела.
— Еще Польска не сгинела! — не без удовольствия признал Хари, с трудом вырываясь из объятий страстной туристки.
Он поднялся с колен, пританцовывая, приблизился к Зине, которая уже начинала злиться на него, и, заарканив ее платком, стал затаскивать в круг.
Взобравшись на стол под старой яблоней, Сеня вытягивал шею, чтобы увидеть Зину. И вот он увидел ее — на коленях перед самодовольным Хари. Электрогитара Сени жалобно взвыла, замерла на мгновение и затем разразилась бесшабашной мелодией «А нам все равно».
Гости, однако, продолжали плясать переницу, вернее целоваться под нее. Кшыштоф стирал со щеки Апостола следы нестирающейся губной помады. Апостол тоже хотел удалить со лба поляка темное пятно, но тот застонал, отдернулся:
— Это ваша дрога меня уцаловала, пан Апостол! Земля ваша добра, хумус найлепший, але дорога зла, наисквернейша! Тшеба срочно репароваць!…
— Завтра же возьмусь за дорогу, пан Цыган, — заверял Апостол, — прямо с утра!
— Товарищи туристы, прошу в автобус! — объявила гид.
В каса маре началось массовое братание. Провожать туристов вышли все. Автобус тронулся. Из окон торчали головы поляков и полячек:
— До видзеня! Ла реведере! До свидания!
— Пшиежджайте до слонэчнего Шленска! Автобус тряхнуло, и большинство голов исчезло.
Лишь ежик Кшыштофа продолжал храбро торчать в окошке:
— Не запомний о дродзе, пан Апостол!