Идиот! — шипел отец. — Идиот! Иди засунь его в сумочку. Не стой здесь! Спрячь его в сумочку!
Томас стоял, уставившись на открытый ящик.
Болван! — кипел старик. — Скорее! Спрячь его в сумочку!
Томас не шевелился.
Кретин! — кричал отец.
Томас взял пистолет.
Торопись! — приказал старик.
Томас пошел с пистолетом в вытянутой руке. Открыл дверь и посмотрел на стул. Черное пальто и красная сумочка лежали на прежнем месте.
Торопись же, дурень, сказал отец.
Из гостиной по-прежнему доносился размеренный храп матери. Эти звуки, казалось, отмечали ход времени, не имеющего ничего общего с мгновениями, остававшимися Томасу. Больше не было ни звука.
Скорей, кретин, пока она не проснулась, подгонял старик.
Храп прекратился, и Томас услышал, как застонали пружины кровати. Он схватил красную сумочку. Ему казалось, что он прикасается к голому телу, а открыв ее, безошибочно узнал запах девчонки. Дрожа, он запихнул пистолет и положил сумочку на место. Лицо его побагровело.
— Что это Томси кладет мне в сумочку? — ее довольный смех раздался с лестницы. Томас в ужасе обернулся.
Она спускалась, словно манекенщица, одна босая нога, затем другая выскальзывали из-под кимоно в четком ритме.
— Томси — гадкий, — произнесла она хрипло. Спустившись, она обволокла Томаса страстным взглядом. Его лицо, скорее, было уже не красным, а серым. Она взяла сумочку, кокетливо распахнула ее и уставилась на пистолет.
Мать выглянула из дверей гостиной.
— Томси засунул пистолет в мою сумочку! — взвизгнула девчонка.
— Ерунда, — зевнула мать. — Зачем это ему засовывать пистолет в твою сумку?
Томас сгорбился, его руки безвольно повисли, словно он только что вытащил их из лужи крови.
— Понятия не имею, зачем, — сказала девчонка. — Но точно знаю, что это он. — Изогнувшись кренделем, она прошлась вокруг Томаса, ухмыляясь и неистово пожирая его глазами. Внезапно она показалась ему абсолютно ясной и открытой — так распахнулась сумочка, стоило до нее дотронуться. Она стояла, склонив голову набок, и смотрела на него недоверчиво. — Ну и ну, — произнесла она медленно. — Ну и дела.
В этот момент Томас проклял не только девчонку, но и весь мировой порядок, позволивший ей существовать на свете.
— Томас не мог положить пистолет в твою сумочку, — сказала мать. — Томас — джентльмен.
Девчонка торжествующе фыркнула.
— Да вот же он, — она ткнула в открытую сумочку.
Ты нашел его в сумочке, ты, недоумок, — зашипел старик.
— Я нашел его в сумочке, — закричал Томас, — грязная шлюха украла мой пистолет.
Мать с изумлением услышала в его голосе знакомые интонации. Лицо старой дамы побледнело.
— Черта с два ты его нашел! — взвизгнула Сара Хэм и потянулась за сумочкой, но Томас, повинуясь приказам отца, схватил сумочку и выдернул пистолет. Обезумев, девчонка нацелилась Томасу в горло и вцепилась бы, если бы на защиту не бросилась мать.
Стреляй! — взревел старик.
Томас выстрелил. Казалось, он стреляет прямо в средоточие мирового зла, и этот выстрел покончит со смехом всех шлюшек на свете до последнего мелкого визга, и наступят наконец тишина, покой и идеальный порядок.
Эхо замирало волнами. Но прежде, чем угасла последняя волна, открылась дверь, и в прихожую заглянул Фэйрбразер. Его нос сморщился: шериф был огорошен сюрпризом. Но мгновенно его глаза остекленели и отразили всю сцену: старая дама лежала на полу между девчонкой и Томасом.
Мозг шерифа работал как счетная машина. Он без труда разгадал весь замысел: парень задумал пристрелить мамашу и свалить преступление на девчонку, но Фэйрбразер опередил его. Они еще не заметили его головы в дверях. Он пригляделся, и тут его еще раз осенило: прямо над трупом убийца и шлюха готовы были броситься друг другу в объятья. Да, он раскусил их с первого взгляда. Всякое он повидал на своем веку, но эта сцена превзошла все его ожидания.
СПИНА ПАРКЕРА
перевод Л. Мотылев
Жена Паркера сидела на полу передней веранды и лущила фасоль. Паркер — тот сидел поодаль на ступеньке и угрюмо смотрел на нее. Убожество, убожество. Тонкая кожа обтягивает лицо туго, как кожура луковицу, глаза серые и колючие, как острия ледорубов. С чего он женился на ней, Паркер понимал — по-другому ее нельзя было добиться, — не понимал только, с чего он теперь с ней валандается. Ко всему, она была с животом, а беременные не шли у него как женщины первым номером. И тем не менее Паркер торчал при ней как опутанный. Ему и странно было, и стыдно за самого себя.