После одного из отпусков он не вернулся во флот, а остался догуливать в заведениях незнакомого города. Из хронической и скрытой недовольство вдруг перешло в острую форму и взбунтовалось. Можно было подумать, что пантера, лев, змеи, орлы и ястребы продрались сквозь кожу к нему в нутро и зажили там, яростно враждуя между собой. Флотские отыскали его, посадили на девять месяцев в плавучую кутузку и уволили на гражданку по нехорошей статье.
После всего этого Паркер решил, что если уж дышать, то не городским воздухом, а сельским. Он снял хибару на придорожной насыпи, купил подержанный пикап и стал подряжаться на разные работы, на каждой задерживаясь до тех пор, пока ему не надоедало. Когда он повстречал будущую свою благоверную, он покупал яблоки корзинками и продавал по той же цене, но уже фунтами дальним фермерам-поселенцам на глухих дорогах.
— Вот это вот все, — сказала девка, показывая на его руку, — если кому простительно, то темному индейцу, и только. Прорва суеты.
Казалось, она нашла наконец то самое слово.
— Суета сует, — сказала она.
«Ну, и какая мне, к лешему, разница, что она об этом думает?» — спросил себя Паркер, но, как ни верти, он был обескуражен.
— И все-таки вам тут должно хоть что-то понравиться, — сказал он, выигрывая время, чтобы придумать какой-нибудь ход. Потом сунул ей руку обратно. — Что предпочитаете?
— Ничего, — отрезала она. — Цыпленок еще куда ни шло, остальное из рук вон.
— Какой еще цыпленок? — только что не взревел Паркер.
Она показала на орла.
— Это орел, — растолковал Паркер. — Какой дурак станет на цыпленка убивать время?
— Какой дурак станет на все на это? — парировала девица и отвернулась от него. Она неторопливо двинулась к дому, оставив его одного — садись и езжай. Паркер стоял, наверно, минут пять, глядя с разинутым ртом на темную дверь, куда она вошла.
Назавтра он вернулся с корзиной яблок. Паркер был не из тех, кто пасует перед таким вот созданием. Ему вообще-то нравились женщины в теле, чтобы на ощупь не чувствовались мускулы, тем более скелет. Когда он пришел, она сидела на верхней ступеньке крыльца и во дворе было полным-полно детишек, таких же тощих и бедных, как она; Паркер сообразил, что сегодня суббота. Он терпеть не мог задабривать женщину, когда рядом трется малышня, но корзина яблок пришлась как раз кстати. Дети подходили посмотреть, что у него там, он вручал каждому яблоко и приказывал сгинуть — вот и разогнал всю ораву.
А девице то, что он здесь, было, казалось, без разницы. Все равно что во двор забрел чужой боров или козел, а ей лень взять метлу и его спровадить. Он поставил корзину с яблоками рядом с ней на ступеньку. Сам сел ступенькой ниже.
— Угощайтесь, — сказал он, кивком показав на корзину; потом впал в какое-то молчание.
Она взяла яблоко так быстро, словно корзина, если не поторопиться, может исчезнуть. Голодные люди Паркера нервировали. Сам-то он всегда имел что покушать. Ему сделалось изрядно не по себе. Если нечего сказать, рассудил он, то и не стоит. Он не понимал теперь, чего ради он здесь и почему не уехал, пока толпа детей еще не расхватала все яблоки. Он подумал, что это, наверно, ее братишки и сестренки.
Яблоко она жевала медленно и с каким-то сосредоточенным удовольствием, чуть наклонясь, но глядя вперед. Перед верандой виднелся длинный склон, поросший вернонией, за ним шоссе, дальше — холмы, холмы и даже одна небольшая гора. Паркера угнетали протяженные виды. Смотришь в такую вот даль и чувствуешь, что кто-то на тебя зарится — то ли флот, то ли власти, то ли религия.
— А детишки-то чьи, ваши? — спросил он погодя.
— Я пока еще не замужем, — сказала она. — Это мамины.
Прозвучало так, будто выйти замуж — вопрос времени, и только.
«Да какой олух царя небесного тебя возьмет?» — подумал Паркер.
В двери позади Паркера показалась большая босоногая тетка с широким лицом и редкозубым ртом. Она явно уже несколько минут там стояла.
— Добрый вечер, — сказал Паркер.
Женщина прошла к ним через веранду и взяла из корзины, что осталось.
— Спасибо вам большое, — сказала она и вернулась в дом.
— Матушка, что ли? — тихо спросил Паркер.
Девица кивнула. Паркер знал много пикантных фраз, какие можно было бы сейчас ввернуть, — скажем, «Я к вам чрезвычайно расположен», — но он мрачно молчал. Просто сидел и смотрел на холмы. Он подумал, что, должно быть, чем-то заболевает.