— Ну-ну, — с сомнением покачал головой Корникс. — Что-то, судя по всему, не очень-то она нас любит.
— А мы заставим, — улыбнулся Сабин. — Она, ведь, что ни говори, женщина, а?
Глава XX
Последняя победа
На следующий день после разгрома попытки мятежа в Риме было спокойно. Правда, город полнился слухами, но ничего конкретного о ночных событиях никто не знал.
Опасаясь волнений и демонстраций, Ливия приказала вывести на улицы усиленные наряды вигилов и городских стражников. Преторианцы оставались на своих квартирах, но были приведены в состояние повышенной боевой готовности.
Однако меры предосторожности оказались напрасными — никто не пытался выступить в поддержку побежденного и схваченного Агриппы Постума; все чаще люди стали поговаривать, что никакой это был не внук Августа, а самый обыкновенный беглый раб-авантюрист, который собирался использовать поднятую им смуту в своих корыстных целях.
Многочисленные агенты Ливии, рассеянные по городу, старательно подогревали эти слухи.
В небольшом кабачке в Аполлинском квартале посетители, сидя за грубыми столами из неоструганных досок и прихлебывая вино из глиняных кубков, оживленно переговаривались.
На устах у всех были ночные события, но мало кто мог сказать что-то по существу, больше было догадок и предположений.
— Я тебе говорю — это был Постум. Ему удалось бежать, и скоро он снова поднимет бучу, — убеждал собеседника небритый гончар из Субуры.
— Да вранье это все, — сопротивлялся тот. — Я слышал, что того раба, который выдавал себя за Агриппу, сразу же вздернули прямо на воротах.
— Ничего вы не знаете, — встрял какой-то мелкий торговец. — Мой брат ночью привозил в город овощи, так он сам видел...
В углу комнаты сидел человек. Он молча прихлебывал из кружки фалернское, заедал виноградом. Этот человек многое мог бы порассказать о мятеже и о том, как и благодаря кому он был подавлен. Но он пока предпочитал помалкивать, хитро улыбаясь про себя. Вино еще не развязало ему язык.
То был шкипер Никомед.
Ливия выразила ему свою признательность, но приказала пока не толкаться во дворце — пусть пройдет время, пусть утихнут страсти. А уж тогда — обещанная награда.
Вот и сидел Никомед в кабачке, попивал винцо, слушал болтовню людей вокруг и улыбался приятным мыслям.
В два часа пополудни сенат собрался на экстренное заседание. Необходимо было решить, что сообщить народу, ибо пока еще не было никакого официального выступления по поводу ночных событий. Неизвестность вызывала ненужный ажиотаж, а этого — как сказала Ливия Тиберию — следовало избегать.
Послушный и благодарный сын тут же созвал сенаторов.
Помещение Юлийской курии заполнилось очень быстро — сенаторы не лучше простых горожан были осведомлены о происшедшем, и сгорали от любопытства.
Со многими из них, правда, императрица через своих людей уже провела необходимую подготовительную работу, некоторые и сами были достаточно сообразительны, чтобы правильно оценить ситуацию. Лишь немногие оставались в полном неведении, а еще меньше было таких, которые — возмущенные очередным преступлением — шли в курию, чтобы осудить расправу над сторонниками Агриппы.
Решительнее всех был настроен сенатор Гней Сентий Сатурнин. Когда он узнал о том, что Постум не внял советам и просьбам и все-таки пошел на Рим, и был разбит, то расстался с последними иллюзиями.
Он понял, что его дело теперь проиграно окончательно и бесповоротно. Ливия может торжествовать победу. Ей удалось справиться со старым врагом.
Но Сатурнин был слишком гордым и самолюбивым человеком, чтобы вот так просто сойти со сцены. Он решил показать, что не боится никого и ничего, и именно с этой целью шел сейчас на заседание сената в Юлийскую курию.
Впрочем, Ливия тоже понимала, что ей, наконец-то, представился шанс раз и навсегда разделаться с непокорным сенатором. И императрица не собиралась его упускать.
Большой зал заседаний был уже заполнен, жрецы принесли традиционную жертву на алтаре богини Победы и удалилась. Поднялся консул Секст Апулей.
— Почтенные сенаторы, — обратился он, — мы собрались здесь сегодня, чтобы обсудить достойные сожаления события, происшедшие ночью в нашем городе.
Всем вам хорошо известно, что вот уже несколько недель некий беглый раб, выдававший себя за покойного внука Августа Агриппу Постума, сеял смуту в народе и пытался спровоцировать беспорядки.
Вчера этот безумец собрал толпу бандитов и авантюристов и во главе ее двинулся на Рим. К счастью, наши доблестные преторианцы сумели дать проходимцу достойный отпор. Мятежники были частью перебиты, частью захвачены в плен и понесут заслуженное наказание.
Возблагодарим же богов и нашего достойного цезаря Тиберия Клавдия за то, что они стояли и стоят на страже, оберегая покой своих подданных.
Секст Апулей закончил свою короткую речь и сел, весьма довольный собой. Раздалось несколько жидких хлопков. Но сенаторам было этого мало. Они жаждали услышать подробности. Однако желающих выступить пока не находилось.
Тиберий молча сидел на своем месте, как обычно, хмуря брови и глядя в пол.
Поднялся Квинт Гатерий.
— Достойные сенаторы, — сказал он. — Все мы радуемся, что удалось избежать очередной смуты, и благодарим цезаря за заботу о наших жизнях и имуществе. Но мы хотим знать, как могло дойти до того, что беглый раб сумел увлечь за собой несколько тысяч человек и войти в Рим. Мы хотим знать, что стало с ним самим. Если он мертв — надо осмотреть тело и дать официальное заключение, чтобы раз и навсегда пресечь пагубные для страны слухи о том, что это, якобы, был Агриппа Постум. А если этот человек жив — пусть предстанет перед нами и перед народом, чтобы каждый мог воочию убедиться в беспочвенности сплетен, распространяемых врагами цезаря.
Хитрый Гатерий намеренно поставил Тиберия в столь неловкое положение, и с интересом ждал, как же отреагирует цезарь. Ведь после таких слов он просто не мог не выступить — это выглядело бы подозрительно.
Недовольно кряхтя, Тиберий поднялся с места и поплелся на трибуну. Сенаторы молча следили за неуклюжей фигурой.
Поднявшись по ступенькам, цезарь оглядел зал и раздвинул свои тяжелые, медленные челюсти.
— Достойные сенаторы, — глухо произнес он. — Консул Секст Апулей сказал уже все, что следовало сказать. Могу лишь добавить, что у меня нет возможности предъявить вам зачинщика смуты ни живым, ни мертвым. Среди пленных его не оказалось, среди бежавших в Остию моряков — тоже. Вероятно, он погиб в ночном бою и вместе с телами остальных преступников был вывезен за город и похоронен.
Сенаторы загудели и начали перешептываться. Версия звучала весьма неправдоподобно. Ведь, казалось бы, Тиберий сам должен быть кровно заинтересован в том, чтобы пресечь слухи, и настоять на розыске самозванца. А тут выходило, что этим никто и не занимался. Странно, очень странно...
Тиберий замолчал. Молчали и сенаторы. Все понимали, что здесь что-то не так, но никто не осмеливался выступить. Избавившаяся от последних ограничений власть цезаря словно придавила их, не давая возможности подняться со скамьи.
Но тут встал сенатор Гней Сентий Сатурнин.
Несколько секунд он и Тиберий смотрели друг на друга; в глазах одного было презрение и неукротимая решимость, в глазах другого — страх и бессилие.
— Я хочу выступить, — негромко произнес Сатурнин.
Консул Апулей беспокойно заерзал на месте.
— У тебя есть какая-то дополнительная информация по поводу ночных событий, достойный сенатор? — спросил он.
— Нет, — ответил Сатурнин. — Об этих событиях мне, к сожалению, известно немного, хотя я и догадываюсь, что там действительно произошло. И я мог бы рассказать вам о том, чем были вызваны эти события, каковы их причины. Кто несет за них ответственность. Но сейчас я собираюсь выступить не для того, чтобы давать какие-либо пояснения достойному сенату. Нет, я хочу выдвинуть обвинение.