Когда римские когорты уже маршировали обратно в лагерь, распевая триумфальные песни, когда жители деревни уже стащили в кучу трупы убитых варварами односельчан и тоскливо оплакивали их гибель, когда галлы Агенобарба уже устали топать по корявой дороге и все громче начинали выражать свое недоумение, когда посты на Рейне всматривались во мрак, сжимая в руках оружие и ожидая появления остатков разбитых варваров, а Сигифрид с уцелевшими воинами, словно раненный вепрь, метался по лесу в поисках спасения, из тени деревьев на узкую тропку выполз человек.
Он истекал кровью, глаза застилал туман, дыхание с хрипом рвалось из груди.
Риновист выжил после предательского удара Домиция, но чувствовал, что минуты его сочтены. Все, чего он хотел сейчас — это сообщить кому-нибудь об измене римского патриция. А потом можно уже и умереть.
Но кого можно встретить сейчас, на пустынной лесной дороге посреди ночи?
Однако ему, кажется, повезло. Послышались тихие торопливые шаги, и перед глазами галла появилась человеческая фигура. Мужчина явно куда-то спешил, но, увидев чуть шевелившееся тело, резко остановился, словно наскочив на стену.
— Хвала богам, — хрипло произнес Риновист. — Кто ты, неизвестный путник?
— А ты кто? — осторожно спросил человек по-латински.
Это успокоило галла. Значит — свой.
— Ты римлянин? — спросил он.
— Почти, — ответил мужчина. — Ты что, ранен?
— Да. Подойди ближе. Я хочу сказать тебе нечто очень важное и срочное...
Мужчина опасливо приблизился, потом заметил, что его собеседник тяжело ранен и совсем успокоился.
— Говори, — сказал он. — Я помогу тебе, если сумею.
— Сумеешь, — прохрипел галл. — Ты идешь в лагерь римлян?
— Да.
— Хорошо. Скажи там кому-нибудь, Вителлию или Руфу, что ты встретил в лесу раненного Риновиста, командира галльской когорты. Скажи, что меня предательски ударил ножом патриций и сын консула Гней Домиций Агенобарб, — злобно простонал Риновист. — Он сделал это потому, что я раскрыл его измену. Домиций повел наш отряд окольной дорогой, чтобы не успеть к месту сражения с германцами. Скажи еще...
— Подожди, — поднял руку человек. — Так ты обвиняешь в измене самого Гнея Домиция?
— Да, — слабо кивнул Риновист. — И я бы смог это доказать, но боюсь, что не успею. И Домиций на это рассчитывал. Однако он ошибся — я встретил тебя, и теперь преступник будет наказан, а я умру спокойно.
Неизвестный мужчина тяжело вздохнул.
— Гней Домиций действительно ошибся, — грустно сказал он. — Надо было добить тебя сразу.
Риновист вздрогнул и потянул ослабевшую руку к мечу на поясе, но мужчина оказался проворнее, и быстро выхватил оружие галла из ножен.
— Тебе не повезло, парень, — сказал он с сожалением. — Лучше бы ты встретил кого-нибудь другого. Так уж получается, что я служу Агенобарбу и его шея сейчас составляет с моей одно целое. Так что, извини.
Он резко поднялся и сильным ударом всадил меч галла ему в горло. Риновист дернулся и затих.
А Каллон — это, конечно, был он — бросил окровавленное оружие на траву, огляделся по сторонам и поспешил дальше, гадая, что ждет его впереди — щедрая награда или жесткая веревка.
Глава XVIII
Сделка
«Золотая стрела» входила в гавань Остии. К счастью, дул спокойный восточный ветер, ибо при западном случалось так, что суда вынуждены были целыми днями болтаться на рейде, ожидая, пока предоставится возможность безопасно пришвартоваться.
Остийский порт был одним из двух крупнейших и важнейших портов Италии, наряду с Путеолами под Неаполем. Расположенный в устье Тибра, он служил как бы морскими воротами Рима, той кровеносной артерией, по которой в сердце страны поступали необходимые продукты и товары. Именно здесь разгружались александрийские галеры, перевозившие египетское зерно, которым кормилась вся Италия.
Однако планировка столь жизненно важного порта явно была неудачной — малейшие погодные изменения делали практически невозможной и очень опасной погрузку и разгрузку судов. А это могло в любой момент на неопределенный срок парализовать доставку зерна и вызвать непредсказуемые политические и экономические последствия,
Понимая это, Гай Юлий Цезарь в свое время поручил разработать проект переустройства порта, но кинжалы заговорщиков помешали ему довести начатое дело до конца. Проект, подготовленный лучшими инженерами, на долгие годы попал в архив.
Август тоже подумывал над этим вопросом, но, сделавшись с возрастом крайне бережливым, посчитал, что расходы на такое колоссальное сооружение, как новый порт, превысят пользу от него. И вот, по-прежнему плясали на волнах торговые суда и степенно колыхались на трех своих якорях крутобокие галеры, лишенные возможности войти в неудобную гавань, стоило лишь подуть даже легкому западному ветерку.
Но «Золотой стреле» повезло — погода была благоприятной, и корабль шкипера Никомеда без помех приблизился к причалу. Матросы взялись на свою обычную работу по швартовке судна. Никомед покрикивал на них с мостика, мечтая, чтобы проклятый трибун наконец-то убрался с палубы и перестал раздражать его своим надменным и суровым видом.
Сабин и сам был безумно рад, что скоро опять ступит на твердую землю, а подпрыгивающая и вертящаяся на волнах скорлупка Никомеда будет ему теперь лишь сниться в кошмарных снах.
— Идем, Корникс, — сказал трибун, приближаясь к трапу. — Слава богам, мы добрались до места и теперь можем пересесть на лошадей, как то и пристало порядочным людям.
Галл, явно невыспавшийся и хмурый, собрал их пожитки и двинулся за хозяином.
От Остии до Рима было восемнадцать миль хорошей мощеной дороги, и можно было рассчитывать часа через три уже быть в столице. Что ж, чем быстрее, тем лучше.
Солнце, ярко полыхавшее на голубом небе, показывало, что до полудня еще довольно много времени. Сабин приказал шкиперу и ночью не прерывать плавания, на что грек поначалу ответил решительным отказом, ссылаясь на слова авгура и морские традиции, но стоило трибуну разок рявкнуть на него, как перепугавшийся уроженец Халкедона потерял интерес к дискуссии и скрепя сердце подчинился.
Поэтому они и прибыли так рано, что позволяло теперь Сабину доехать до Рима и передать письмо еще в этот же самый день. А потом надо было немного отдохнуть и выезжать с докладом навстречу сенатору Фабию Максиму.
Сабин вздохнул. Что ж, жизнь, конечно, нелегкая, но у будущего префекта претория другой и быть не может. Надо завоевывать доверие и уважение.
Они спустились по трапу и двинулись вдоль пристани, Никомед, отдав несколько последних распоряжений команде, тоже сошел на берег, чтобы, как полагал Сабин, напиться в доску в ближайшем кабаке.
Трибун огляделся. Он увидел справа уходящую в небо башню остийского маяка; ближе к городу, на холме, высился монументальный храм Нептуна, отливающий белоснежным мрамором в лучах солнца. Слева на рейде стояли несколько военных трирем — в Остии была летняя база части Мизенской эскадры, которой некогда командовал легендарный адмирал Марк Випсаний Агриппа.
Порт жил своей обычной беспокойной жизнью. Слышались крики, шум, смех и ругань; щелкали бичи погонщиков, ревели ослы, глухо стучали по деревянному настилу пятки бесчисленных рабов, переносивших разнообразные грузы.
Тут же увивались толпы мелких уличных торговцев, нищих, проституток, наемных рабочих. Купцы более солидные заключали свои сделки в здании Морской биржи, стоявшем неподалеку.
Пристань полукругом опоясывали киоски и столики представителей различных торговых фирм со всех концов Империи. Тут люди, которым нужно было куда-то плыть, могли зарезервировать себе место на борту корабля, идущего в Массилию или Афины, Антиохию или Карфаген.
Важные жрецы степенно подметали пристань своими длинными одеждами, ожидая, когда кому-нибудь понадобится принести жертву бессмертным богам или погадать по внутренностям животных или по полету птиц, удачным ли окажется плавание. Суеверные римляне изрядно побаивались таинственной морской стихии, и охотно прибегали к услугам прорицателей. Этим же зарабатывали на хлеб и бродячие астрологи, которых очень много развелось в последнее время; были они, по большей части, абсолютно некомпетентными жуликами, но мода на халдейскую магию не давала им умереть с голоду.