Сегодня контроль за телом определяется постановкой способностей чувствовать и переживать, видеть и слышать, желать и обладать. Глаз и ухо отличают фигуру от фона, шум — от информации, селектируют комплексы переживаний на красивое и некрасивое, полезное и вредное, и все эти различия проводятся с точки зрения не биологических, а социально-культурных масштабов. Таким образом, тело является не естественной, а искусственной и к тому же гетерогенной и лабильной системой. В труде и молитве, наслаждении и страдании оно выступает скорее объектом, чем субъектом социальных значений. Современная культура характеризуется актуализацией производства тела. Если классическое общество делало ставку на рациональность, расчетливость, самодисциплину, достигаемые воздействием разума на аффекты души, то сегодня, напротив, можно видеть интенсификацию телесных потребностей и желаний, подогреваемых рекламой, кино и массмедиа. Мир стал богаче и изобильнее. Сегодня уже не аскеза и экономия, а потребление вещей становится задачей субъекта, и это коренным образом изменяет способы проблематизации человеческого тела. Тело не скрывается, а разоблачается, но это не имеет ничего общего с эмансипацией, так и обнаженное тело, назойливо выставляемое напоказ, оказывается сложной символической картиной, значения которой научается читать зритель. Если массмедиа превращают внешнее тело в знаковую поверхность, то современная медицина и особенно фармакология превращают внутреннее тело в систему протезов и искусственных органов. Речь идет не только о буквальной пересадке, но прежде всего о радикальном изменении естественных органов, которые приучаются к потреблению разных искусственных продуктов, лекарств, наркотиков и, выполняя новые функции, качественно изменяются сами. Точно так же изобретение разного рода препаратов, снимающих боль от переутомления, излишеств, радикально меняет практики работы над собой. Если раньше речь шла о воздержании, аскезе и экономии желания, то теперь баланс субъекта и среды осуществляется уже как бы извне, становится заботой врачей и разного рода консультантов по образу жизни.
СТАНОВЛЕНИЕ И РАЗВИТИЕ НАУЧНЫХ ДИСКУРСОВ О ТЕЛЕ
Цивилизационный процесс не ограничивается техническими изобретениями и комфортом. В самом широком смысле он может определяться как порядок и предполагает организацию человеческого бытия в соответствии с гармонией космоса (как в античности), с Божественными заповедями (как в средние века), с принципами разума (как в Новое время). Эта организация не исчерпывается порядком знания или власти, а предполагает дисциплину духа и тела, и таким образом, цивилизационный процесс не остается в сфере идей или внешних институтов, а протекает в душах людей, реализуется как форма контроля и управления за своим поведением, образом мысли, речью, переживаниями. Обычно считается, что наука не имеет отношения к этим внутренним психическим практикам и забота о душе — это задача разного рода учителей, наставников и мудрецов, священников, моралистов и литераторов. Однако к числу парадоксов современности относится и тот, что традиционный гуманитарный дискурс о человеке выполняет не только ту функцию, которая ему приписывается. Возвышенный и благородный, критический и обличающий, претендующий на истину и морализирующий, сегодня он влияет на человека в неизмеримо меньшем масштабе, чем незаметные, но всепроникающие онаученные советы, консультации, оценки и рекомендации, которые разработаны чуть ли не на все случаи жизни. С одной стороны, наука отказалась от притязаний на решение загадок жизни, и, как отмечал Л. Витгенштейн, «если бы даже были получены ответы на все возможные научные вопросы, наши жизненные проблемы совсем не были бы затронуты этим» (Философские работы. М., 1994. С. 72). С другой стороны, отказавшись от жизненного мира как от фундамента (это, по Гуссерлю, главная причина кризиса современной культуры), она, как ни странно, стала влиять на жизнь в неизмеримо большем, чем прежде, масштабе. С одной стороны, философия и гуманитарное знание на словах призывают обратиться к проблеме человека, с другой — постепенно отказываются от гуманизирующего дискурса и все чаще говорят о смерти Бога, субъекта, автора и самого человека. При этом бросается в глаза то обстоятельство, что оставшиеся правоверными гуманитарии, которые занимаются реконструкцией идеи человека и вырабатывают благородный и возвышенный язык о человеческих ценностях, о месте и назначении человека, обличают пороки современной научно-технической цивилизации и призывают к высоким идеалам, выполняют вовсе не ту функцию, которую они себе по старинке приписывают. Разговоры о высоком назначении человека и об ответственности, конечно, в какой-то мере способствуют воспитанию чувствительных натур, однако при этом они притупляют бдительность к тем оставленным вне поля внимания морализирующего автора факторам, которые воздействуют на человеческую жизнь. Ведь известно, что такие разговоры нередко камуфлируют неприглядную действительность и лишь создают впечатление того, что кто-то взял на себя заботу об улучшении человеческого рода.