Критика рациональности и тем более «преодоление разума» не может быть самоцелью. Речь идет об уяснении границ сложившейся техники рациональной реконструкции истории философии и возможности их перехода. Сегодня эти новые возможности связывают с освоением истории телесности; еще Ницше заметил, что у европейского духа есть свое тело, и выявил его генеалогию. Сегодня ее можно дополнить многообразием ортопедических процедур, посредством которых культура протезирует органы, предназначенные для выполнения необходимых функций. Например, заслуживает внимания история усидчивости. Романтика субъекта-номада заслоняет тот факт, что условием возможности европейской духовной культуры является способность школьников целыми днями сидеть за письменным столом. Точно так же история руки, хватательное движение которой определяет установку «понимания», или глаза и уха как органов восприятия выступает дополнением и конкретизацией истории мысли, раскрывающей тайну энергетики «бессильного духа».
К многообразию таких «дополнительных» по отношению к истории философской мысли структур относится и история организации культурного пространства, в котором живет человек. Оно не является гомогенным, а обладает своеобразными ландшафтом и метрикой. С одной стороны, они отображаются в сетях категориальных различий, а с другой — выступают формами их реализации. Раскрытие сложной зависимости дискурсивных и недискурсивных дифференциации способствует избавлению от возвышенно-романтических оценок роли гуманитарного знания в освобождении человека. Так, естественные науки сегодня расцениваются как часть стратегии воли к власти и обвиняются в насилии над природой. Все боятся атомной бомбы и надеются на победу этико-эстетического гуманитарного дискурса. Однако гуманитарные науки и литература вовсе не так безопасны. Они тоже моделируют человека, предписывают ему то, что он должен думать и говорить, как вести себя и выглядеть в глазах окружающих.
Было бы наивностью считать, что такое ответственное дело, как формирование человека, является привилегией мысли, будь то научной или даже этической. Философия кажется «безместной». Наука имеет свои лаборатории или клиники, религия — храмы как места производства человека. И как клиника не столько лечит, сколько производит болезни или безумие, необходимые для установления границ здорового и рационального, так и христианский храм — это такое место, где люди не только сострадают Христу, каются и прощают, но и производят самое важное — границу между виной и законом, грехом и добродетелью. Не имея специальных эффективных мест производства духовного человека (ибо «академии» и «ликеи» производят самих философов), философия не является все-таки утопичной. Она называется «местом мест», «горизонтом всех горизонтов» или «миром миров», потому что формирует общую топику всех культурных пространств. И если сегодня возникает протест против философии как некоего «супердискурса», то он оказывается эффективным в той мере, в какой находит воплощение в изменении реальных дисциплинарных пространств современной культуры.
Организованной совокупностью таких дисциплинарных пространств выступает прежде всего город. В античном городе центральным местом была площадь, где и осуществлялось производство государственного тела. Средневековый город усложняется, и его центр включает в себя замок, храм и рынок. Эти места находятся в сложных и подчас противоречивых отношениях. В христианском храме производятся сердечность, душевность, сострадание, соучастие и единство людей. Благодаря пространству храма религия обретает способ воплощения веры. Поэтому следует учитывать своеобразный характер христианской культуры. В храме происходило преобразование человеческой телесности на основе подражания Христу и сострадания Его нечеловеческим мучениям. Напротив, на рынке человек формировался как автономный индивид, конкурирующий с другими. Там формировались иные чувства: зависть, агрессия, жадность и т. п. Рынок также привлекал чужестранцев, культура которых угрожала единству нации. Поэтому уже в Венеции был найден эффективный способ сосуществования различного в едином пространстве города. Вместо призывов к изгнанию чужого венецианцы построили гетто для евреев и кварталы для иностранных рабочих. Таким образом удалось обеспечить возможность самосохранения, сосуществования и общения представителей различных наций. Это был важный шаг на пути развития гетерогенности и мультикультурности. Вообще говоря, пространственно-сословная иерархия средневекового общества явно недооценивается современными мыслителями на том основании, что она противоречит духу равенства и демократии, а главное — идее единства. Между тем существование различного в изолированных местах социума остается фактом и сегодня. Можно сколько угодно говорить о единстве поколений, но реально молодежь и старики не могут все время находиться в одном и том же пространстве, ибо это привело бы к истерии. Поэтому люди стремятся к изоляции, но она порождает встречную проблему общения, которое тоже должно протекать в цивилизованной форме.