Когда убрали со стола, мы вскрыли наши печенья-гаданья и стали изучать их с дурашливой серьезностью. Как ни странно, свое предсказанье я помню, будто держу бумажку в руках. В нем говорилось: «Солнце — прошлое, Земля — настоящее, Луна — будущее». Как потом оказалось, мне пришлось еще раз столкнуться с этой загадочной фразой, и, оглядываясь назад, я подумал, что, случайно получив ее в «Храме луны», встретился с не понятым мною предостережением. Еще не зная зачем, я сунул маленькую записку в бумажник и проносил там последующие девять месяцев, а наткнулся на нее, когда уже совершенно о ней позабыл.
На следующее утро я начал искать работу. В тот день ничего не выгорело, и следующий был таким же бесплодным. Сообразив, что газетные объявления мне не помогут, я решил отправиться в свой университет и попытать счастья в студенческом бюро по трудоустройству. Как выпускник я имел право на такую услугу, к тому же бюро привлекло меня тем, что за нее не надо было платить. Через десять минут я заметил ответ на свой запрос — он был отпечатан на библиотечной карточке и прикреплен в нижнем углу доски объявлений. Написано там было следующее: «Пожилой джентльмен-инвалид ищет молодого человека на роль компаньона. Обязанности: ежедневные прогулки и несложная секретарская работа. Пятьдесят долларов в неделю плюс проживание и пансион». Последнее меня сразу привлекло. Я смогу не только самостоятельно зарабатывать, но и уйду, наконец, из квартиры Циммера. Больше того, я переберусь на угол Уэст-энд Авеню и 84-й улицы, то есть буду гораздо ближе к Китти. Получалось просто превосходно, пускай сама по себе работа не ахти что, о ней длинных писем домой не напишешь. Тем более удачно, потому что дома у меня не было.
Я сразу же договорился о собеседовании со своим «работодателем», боясь, как бы у меня не перехватили вакансию. Через два часа я уже сидел в гостиной пожилого джентльмена, а в восемь вечера того же дня он позвонил мне и сказал, что согласен. При этом он старался показать, что ему нелегко было принять решение, поскольку он выбирал из многих других достойных кандидатов. Полагаю, что если бы я знал тогда, что он лжет, это вряд ли бы что-либо изменило, но, возможно, я лучше бы представлял себе, на что иду. На самом деле других кандидатов не существовало. Я единственный заинтересовался такой работой.
4
Когда я впервые взглянул на Томаса Эффинга, он показался мне невероятно тщедушным существом — кожа да кости и немощная плоть. Он сидел в инвалидном кресле, укутанный одеялами, и весь как-то клонился на сторону словно крохотная подстреленная птаха. Ему было восемьдесят шесть, но выглядел он старше, лет на сто или даже больше, если такое возможно, в общем, на запредельный возраст. Подобно сфинксу, он был олицетворением отстраненности, отгороженности от мира. Шишковатые с желтыми пигментными пятнами руки крепко впивались в подлокотники кресла, лишь изредка перемещаясь и немного вздрагивая. И в этом движении был единственный признак сознательной жизни. Эффингу нельзя было даже посмотреть в глаза, потому что он был слеп — или притворялся, что слеп, — во всяком случае, в тот день, когда я пришел на собеседование, мягкая черная повязка наподобие очков скрывала его глаза. Теперь, оглядываясь назад, я думаю, что не случайно эта встреча произошла именно первого ноября. Первого ноября, в День поминовения, когда чтят память безвестных святых и мучеников.
Дверь мне открыла женщина, полная, приземистая, неопределенного среднего возраста, в просторном домашнем платье в розовый и зеленый цветочек. Убедившись, что я тот самый мистер Фогг, который приглашен на собеседование в час дня, она протянула мне руку и представилась: Рита Юм, сиделка и экономка мистера Эффинга, работает у него уже девять лет. Говоря все это, она внимательно рассматривала меня, ну просто изучала с нескрываемым любопытством, как женщина, впервые увидевшая своего возможного мужа по переписке. Тем не менее в ее взгляде было что-то такое открытое и дружелюбное, что я даже не обиделся. Трудно было не поддаться обаянию этой женщины с широким, пухлым, но приятным лицом, мощными плечами и огромными грудями, такими огромными, что казалось, они вылеплены из гипса. Широко переваливаясь с ноги на ногу, она понесла груз своего тела, сопровождая свое шествие по коридору в гостиную шумным свистящим дыханием.
Квартира Эффинга была огромной, как и большинство других на Уэст-Сайд, с длинными коридорами, раздвижными дубовыми перегородками и богатой лепниной на стенах. Во всем чувствовалась избыточность викторианского стиля, и я с трудом осваивался в скоплении множества предметов вокруг себя: книги, картины, журнальные столики, мозаика ковров, дикая смесь мебели темного дерева. Не доходя до гостиной, миссис Юм тронула меня за плечо и прошептала прямо в ухо: «Не смущайтесь, если он вдруг станет вести себя немножко странно. С ним такое нередко случается, но это ничего. Ему тяжело пришлось последние три недели. Тот, кто ухаживал за ним целых тридцать лет, умер недавно, в сентябре, и ему нелегко с этим свыкнуться». Я понял, что эта женщина — мой союзник, и это немного укрепило мой дух в ожидании возможных странностей.
Гостиная оказалась невероятно просторной, окна выходили на Гудзон и Нью-Джерси на том берегу. Эффинг сидел посреди комнаты в инвалидном кресле, расположенном между диваном и низеньким столиком. Возможно, мое первое впечатление о нем было подпорчено тем, что он ничего не сказал, когда мы вошли. Миссис Юм объявила, что я пришел, что «мистер Фогг явился на собеседование», но он не ответил ей ни слова, даже бровью не повел. Он был удивительно неподвижен, так, что я сначала даже подумал, не умер ли он. Миссис Юм, однако, просто улыбнулась мне и жестом пригласила сесть на диван. Потом она ушла, и я остался наедине с Эффингом в ожидании, когда же он наконец заговорит.
Ждать пришлось долго, но все же наступил момент, когда его голос прозвучал, и прозвучал поразительно громко. Трудно было представить, что из такого тщедушного тела может исходить столь могучий звук. Слова вырывались из его глотки с яростной силой, и тут же стало казаться, что включили радио, сразу попав на далекую мощную волну, как это иногда бывает где-нибудь среди ночи. Совершенно неожиданный эффект. Случайная волна словно доносила до меня это скрипучее карканье с тысячемильного расстояния, и его громкость резала мне слух. На какой-то момент я абсолютно искренне заподозрил, не прячется ли где-нибудь в комнате чревовещатель.
— Эм-метт Ф-фогг, — произнес старик, с презрением словно бы выплевывая слова. — Это что еще за девчоночье имя?
— Эм Эс Фогг, — поправил я. — «М» — Марко, «С» — Стенли.
— Так ничуть не лучше. Если хочешь знать, даже хуже. Что ты собираешься с этим делать?
— Ничего не собираюсь делать. Мы с моим именем многое испытали, и я стал с годами даже гордиться им.
Эффинг хмыкнул в ответ так, словно этим обидным смешком закрыл сию тему раз и навсегда. Потом, моментально изменившись, резко выпрямился в кресле. Это был уже не полутруп, затерянный в сумерках своих воспоминаний, — он обратился в живую плоть, весь был внимание, маленький комок воскресшей кипучей энергии. Как я со временем понял, это-то и был настоящий Эффинг, если только к его описанию подходит слово «настоящий»: слишком многое в его поведении было построено на притворстве и обмане, так что было почти невозможно угадать, когда он говорит правду, а когда нет. Он обожал дурачить окружающих своими внезапными затеями и экспромтами, а больше всего любил изображать мертвеца.
Эффинг наклонился вперед, словно желая сказать, что вот теперь-то настоящее собеседование и начинается. Несмотря на черную повязку на глазах, он будто прошил меня взглядом.
— Скажи-ка, мистер Фогг, — начал он, — ты человек с воображением?
— Думаю, что да, но в последнее время стал в этом сомневаться.