Войдя через центральные ворота, утонувшие в углубленном объемном портале, поверх которых расположился неправильной, приплюснутой формы тимпан, внимательный наблюдатель заметил бы позади двух статуй, изображавших ангелов с евангелиями в руках, расположенных по обе стороны от входа, двери, ведущие на башенные лестницы. Несмотря на то, что сам храм был невысок, а ощущение пространства создавалось только за счет четко проведенных линий нервюрных крестов, подъем по винтовой лестнице, освещаемой только с помощью расположенных в крохотных нишах канделябров, заняло бы довольно много времени из-за неизменно привлекающих внимание фресок, неизвестно зачем размешенных на запыленных стенах башен.
Единство винтовых лестниц нарушалось несколько раз. Первая площадка, на которую попадал посетитель, забредший на винтовую лестницу, содержала несколько дверей, одна из которых, спрятанная снаружи за скульптурой огромного крылатого змея, вела прямо на узкий карниз, тянувшийся по главному фасаду, позволяя добраться до небольшой витражной розетки, чтобы время от времени отмывать с неё грязь, пыль и дождевые разводы; две другие двери выводили на боковые галереи со скульптурами и центральную галерею, находящуюся сразу за витражной розеткой, и открывались внутрь, чем приносили немало неудобств; последняя дверь, не являвшая дверью как таковой, а лишь дверным проемом, вела на лестницу, взбиравшуюся все выше и выше. Со второй площадки также было пять выходов: два из них вели на небольшие «чердаки», находившиеся над арками галерей, заполненных статуями, два другие принадлежали лестнице, а последний вел прямо на крышу – почти плоскую двускатную над основным пространством нефов и сферическую над средокрестием. Если осторожно спуститься по скату крыши к обрамляющему её довольно широкому карнизу, то можно легко рассмотреть ажурное каменное кружево невысокой ограды, за которой скрывались желоба водоотводов. На одинаковом расстоянии друг от друга, что обосновывалось размещением колонн со внешней стороны храма, располагались статуи крылатых чудовищ. Примечателен тот факт, что на всей крыше базилики не было двух одинаковых каменных монстров: хоть они все и были изображениями одного и того же вида омерзительной зубастой твари, но застыли в различных позах с различными выражениями на уродливых, вытянутых мордах. Одни из них цеплялись мощными когтистыми лапами, на которых проступали полосы напряженных мышц, за трубы водоотводов, сползающие вниз по стенам, другие спокойно сидели на черепичной крыше, третьи распахнули крылья, хищно оскалясь, будто желая предупредить, что лягут костьми на этом самом месте, но не допустят незваного гостя проникнуть в святыню.
Когда-то давно крыша храма была покрыта безукоризненно ровными плитками черепицы с нанесенным на них свинцовым покрытием, но по вине частых проливных дождей, длившихся в этих местах с середины осени и до конца первой трети зимы, тонкое металлическое покрытие вскоре совсем исчезло. Местами крыша было повреждена, и через зияющие дыры можно было заглянуть внутрь собора, минуя небольшое чердачное помещение, имевшее кроме этого ещё один выход, но, к сожалению, как попасть к этому выходу снизу, не знали даже священнослужители, проводившие дни и ночи в храме, из-за чего чердак никогда не использовался.
Тонкие башенки вполне романские из-за отсутствия каких бы то ни было намеков на окна в нижней своей половине становились вполне готическими, как только отрывались от тела храма и устремлялись ввысь над его крышей. Хоть длинные стрельчатые башенные окна, пересекавшие несколько лестничных витков, не были витражными, но свет, проникая сквозь них, все равно причудливо играл бликами на каменных ступенях лестницы, особенно во время заката и рассвета, когда солнце приобретало красновато-оранжевый оттенок. Заканчивались башни острыми шпилями, под которыми находились небольшие площадки, обнесенные кружевной каменной оградой, где раньше размещались колокола. С высоты этих башенок открывался поистине прекрасный вид над отдаленные деревеньки и города, ведь весь храм, казалось, парил над бесконечным океаном леса и гор.
С этих же башенок можно было увидеть и едва отделенные от стен контрфорсы, на которые опирался не слишком высокий свод. Вероятно, архитектору показалось, что тяжесть храмового свода, максимально облегченного за счет нервюр и черепичной крыши, могут вынести и стены, но он все же решил воспользоваться помощью контрфорсов разве что для того, чтобы воздать дань канонам готического стиля. Хилые башенки контрфорсов и ниточки аркбутанов, тянувшихся к ним, делали храм похожим на притаившегося паука с десятком лишних лап и смотрелись несуразно. Но вместе с тем, если бы архитектор решил придать им основательность, а не превратить их в лишенные самостоятельной жизнеспособности отростки, едва выдававшиеся из стен, то здание смотрелось бы ещё более нелепо.
Теперь же весь храм был окутан призрачным лунным светом, пробиравшимся внутрь через многочисленные окна, витражи и появившиеся со временем просветы в крыше. Лунный свет пронизывал изнутри этого притаившегося паука, это чудовище с торчащими ребрами, как казалось, готовое в любой момент сорваться с места и броситься вперед в отчаянном прыжке. Выступали из темноты навстречу белесым лучам многочисленные скульптуры, химеры, рельефы.
Весь храм, казалось, спал. Но только взгляд внимательного наблюдателя мог заметить, что внутри этого спящего гиганта кипела жизнь, что сновали туда-сюда под сводами странные, бесформенные тени, что судорожно напрягались жилки на когтистых лапах охранявших крышу чудовищ, что на лестницах отдавались гулким эхом шаги, что внутреннее пространство храма наполнялось таинственным голубоватым мерцанием небольшого предмета, расположившегося у алтаря, что звенящая тишина наполнялась не карканьем воронья, а тихими хлопками огромных крыльев и шершавым звуком тревожного шепота.