Связь установилась очень быстро.
— Где вы? — спросил его Дювернье.
— В Марселе.
— Что вы там делаете?
— Продолжаю мой репортаж.
— Вы ещё скажете, что пропавшую красавицу там нашли.
— Кто знает? Думаю, что напал на хороший след… Только это непросто и стоит дорого… У меня осталось очень мало денег и боюсь, не выдержу ритма, если не хватит запасов.
К его великому удивлению, Дювернье ответил:
— Сколько вам нужно?
— Минимум пятьдесят тысяч…
— Тогда это должно быть серьёзно! Куда их вам отослать.
— В мою гостиницу телеграфным переводом. Вот адрес.
— Сейчас же распоряжусь. Они будут у вас через два часа. Это всё?
— Да. Спасибо!
И Дювернье уже положил трубку. Моро сиял: в первый раз его вышестоящий начальник оказал ему доверие. Не было ли это неопровержимым доказательством того, что его репортаж замечателен? В него вновь вселилась вера: он дойдёт до самого конца этой странной авантюры…
Оставаясь на почте, он вновь набрал Париж:
— Алло? Префектура? Соедините меня с кабинетом 212… Это инспектор Берте? Его нет на месте? Он в отъезде на сорок восемь часов? Понятно… Нет, не надо ничего передавать: я ему перезвоню.
Он повесил трубку, немного расстроенный: хотел попросить Берте, чтобы тот прислал ему антропометрическое фото Эвелин, снятое в то время, когда она числилась у них в картотеке. Теперь, когда он виделся с Фабьенн, этот снимок помог бы ему уточнить её личность. И он вновь горько упрекнул себя, что не сообразил попросить об этом инспектора ещё до отъезда из Парижа.
Весь остаток этого вечера в Марселе он провёл, строя план за планом на предстоящий завтра «сеанс», который он считал решающим. Когда он вернулся в свою гостиницу, чтобы немного передохнуть, его уже ждало извещение о телеграфном переводе, высланном Дювернье: за деньгами он пойдёт завтра утром на центральную почту. Ночь показалась ему бесконечной, никак не удавалось уснуть: его преследовало страдальческое лицо девицы с. зелёными глазами и выцветшими волосами. Каждое из сказанных ею слов он вновь перебирал в памяти, и три бесспорных вывода вытекали из диалога с ней в комнате с закрытыми ставнями: прежде всего, девица испытывала страх перед Парижем, где она, вероятно, родилась и жила некоторое время — об этом говорили её пригородные интонации. Она отказывалась встречаться с клиентом где-либо, кроме своего подполья: это говорило о её недоверчивости. И, наконец, она не могла противостоять влечению к выпивке: это был лучший козырь в руках молодого человека, Козырь недостойный, но верней.
В два часа следующего дня мадам Элен ввела его в голубую комнату, так расхваленную Фабьенн.
Она уже находилась там, казалось, протрезвившаяся и улыбающаяся уже не такой горькой усмешкой. На ней было новое комнатное платье, как-то неопределённо гармонирующее с обивкой комнаты. Так же, как и накануне, одежда была прозрачная, кроме разве что неизменных нижних предметов обольщения: бюстгальтера, подвязок, шёлковых чулок и, само собой, туфель с высокими каблуками… Бутылка с шампанским была тоже здесь, с двумя стаканами и тарелкой с уже почерствевшими бисквитами. Занавески плотно закрыты, искусственный свет в радужных кругах, всё такая же смрадная атмосфера с затхлым запахом, к которому прибавился оттенок духов, — свидетельство того, что девица испытала потребность спрыснуть себя, готовясь ко второй встрече со своим робким воздыхателем. Весь механизм машины обольщения, тщательно испытанный мадам Антенор, был запущен…
Единственным отличием на этот раз было то, что никто не потребовал с молодого человека аванса: он понял поэтому, что определённо был отнесён к разряду серьёзной клиентуры.
— Ты не обнимешь меня? — спросила девица, закрыв на задвижку дверь.
Во второй раз ему пришлось проделать это и испытать ещё большую тошноту от запаха духов, чем от винных испарений.
— Ты рад встрече со мной, дорогой?
— Ты же видишь сама…
— Я так боялась, что ты не придёшь…
— Почему? Я же дал слово.
— Знаю… Но между тем, что мужчины обещают вечером, и тем, что они делают на следующий день, целая пропасть! Тебе нравится эта комната?
Комната казалась ему такой же, как и другая, за исключением обивки, но он ответил:
— Она кажется мне более интимной…
— Ты прав! Мне не хотелось встречаться в другой, это… Обещаешь никому не говорить?