— Кто сможет тебя упрекнуть?
Как только я оказалась свободной, я предложила твоему отцу помощь… Он её не захотел. Он был ко мне несправедлив, почти жесток… И заявил даже, что моя жизнь не очень достойна, чтобы работать рядом с ним! Я уехала. Некоторое время полиция надоедала мне по поводу смерти Фреда, затем оставила в покое… У меня больше не было денег: я вынуждена была возвратиться к своему «ремеслу»… И начала пить: это помогало мне забыться… Я нашла друзей, которые посоветовали… Одинокая женщина, очень трудно устроиться… Я больше не хотела встречаться с мужчинами, знакомыми мне по Парижу, когда у меня было много денег. Здесь мне спокойно… Чувствую себя защищённой и аккуратно выполняю свою работу… Только, несмотря на всё это, мне часто думалось о том единственном мужчине, который не захотел меня… Это было сильнее, чем желание всё забыть: мне нужно было узнать, что с ним стало и завершил ли он свой знаменитый проект. В конце концов я не могла больше сопротивляться и приехала в Париж… Там я всё о нём узнала. Твой отец был каким-то добрым демоном! Это хуже, чем злым! Жажда…
— Один глоток, не больше!
Протянув ей стакан, он затем отнял его, чтобы она не смогла его опорожнить. Остаток содержимого вылился на кровать.
— То, что ты говоришь, действительно так, Эвелин! Я тоже никогда не мог бороться против отца, который подавлял меня своей добротой…
И ты, и я, мой малыш, мы оба несчастливы: нам не нужно было, чтобы в нашей жизни присутствовал такой человек!.. В Париже я узнала, что он уже готов наконец приступить к строительству «своего» собора… Моего соперника! И я сказала себе, что это несправедливо, чтобы женщина, которой удалось избавить его от такого негодяя как Фред и которая согласна полностью изменить свою жизнь, потому что влюблена, не получила ни благодарности, ни уважения! Он, должно быть, продолжал презирать меня, не заботясь о том, что со мной сталось за пять последних лет! И я шпионила за ним, следовала по всем местам, по всему Парижу… В ночь, предшествовавшую дню, когда он собирался объявить своим сотрудникам о начале строительства собора, мне удалось проникнуть в мансарду, где я его и ждала… Ещё пить…
Рука молодого человека дрожала, когда он наполнял стакан. Он знал, что через несколько мгновений он подойдёт, наконец, к кульминационной точке зловещего признания, ради которого он уже два дня играет эту гнусную комедию.
Он поднёс стакан ко рту Эвелин и держал её голову, когда она его пригубила.
— Продолжай, — сказал он, наклоняя к ней ухо. — Я твой друг…
Её усталый голос прерывался:
— Он пришёл поздно. У меня был револьвер, с которым я никогда не расставалась с тех пор, как он мне помог убрать одного сутенёра, который не хотел, чтобы я покончила с жизнью проститутки… Да, это произошло, когда Фред посоветовал мне пойти в префектуру просить выдать мне мою карточку… Тот назначил мне свидание ночью в Булонском лесу: так как я знала, что он хотел, чтобы я сменила «кожу», я купила оружие… Это был тип, чья репутация была известна: он душил галстуком девушек, отказывавшихся подчиняться ему! Я опередила его… Нашли его на следующий день, но так никогда и не узнали, откуда эти шесть пуль в его теле! Полиция свалила всё на сведение счетов… Да так оно и было! Поэтому я любила свой револьвер, который уже один раз спас меня! Если он избавил меня от человека, который хотел меня убить, не послужит ли он мне и во второй раз, чтобы ликвидировать человека, который меня презирает? Ты не находишь, что наихудшее оскорбление для женщины — презрение?
— Безусловно!
— Я спряталась за занавеской под вешалкой, где Серваль держал свои вещи. Он никогда бы не заподозрил, что я вернулась после четырёх лет и что я здесь, рядом с ним, куда он не хотел меня допускать! В течение нескольких часов я наблюдала, как он взад-вперёд ходил по комнате своего чердака… Раз двадцать ко мне приходило желание выйти из укрытия, чтобы закричать о моей любви, но в эту ночь он понял бы не больше, чем тогда, когда мы распрощались возле трупа Фреда! Он не рождён, чтобы меня понять… Двигаясь туда-сюда по комнате, он говорил взволнованно о своей мечте, останавливаясь перед столом, чтобы сверить планы, подходил затем к макету, на который смотрел с любовью… Ах! Этот макет… Если бы я его разбила десять лет назад, ничего бы не произошло! Он созерцал его так, как будто он уже был воплощением его мечты… Я поняла в тот вечер, что с того момента, когда макет был внесён в мансарду, он изменил там атмосферу. Андре Серваль сотворил в нём свою возлюбленную… Я видела, как его длинные руки, тонкие и белые, приближались к нему и ласкали его контуры, словно это было тело обожаемой женщины… Но его собор-миниатюра оставался бесчувственным к ласкам…