— Епископ ему не выразил никакой поддержки, — признался он мне, пока Фернандо прихорашивал свой купол. — А без поддержки официальной Церкви собор не может служить местом культа. Кроме того, вы же видите, как все вокруг застраивается: участки земли идут по цене золота! Не исключено, что собор снесут после его смерти…
Слова помощника мэра меня расстроили. Сознает ли Фернандо такую перспективу? Когда гость уехал, я рассказал об этом старику, но тот, не теряя достоинства, оставался сосредоточенным на своей задаче. Он пытался почистить слегка поврежденную статую святого Антуана, которую ему подарил безвестный скульптор с руками волшебника.
— Я уже давно свыкся с мыслью, что не закончу свое творение, — пробормотал старик. — Конечно же не теряю надежды, что однажды епископ проявит интерес к собору. Кстати, один меценат установил здесь арматурные балки, чтобы предотвратить обрушение купола…
Он смолк. Я заметил на его шерстяной куртке капли краски, причем некоторые из них были многолетней давности. Эдакий Арлекин из другой эпохи, с другой планеты.
— Даже если мою церковь сотрут с лица земли, это не столь важно, — продолжил он. — Я ее построил не для себя.
— Тогда для кого? — спросил я.
— Для моей матери.
В его зрачках появился странный блеск, такой яркий и такой далекий, словно отблески полуденного солнца.
— Моя мать была героиней, святой! Она дала мне веру. Внушила мне любовь.
Меня пронзило желание упомянуть о своей матери.
— Не представляю, как можно внушить любовь… — промолвил я.
Он оборвал меня на полуслове:
— Любовь можно внушить, когда любишь, ибо она повсюду. И смерть — это тоже любовь.
— Я только что потерял мать…
— Знаю, дитя. Поэтому ты и вошел в мою церковь. Чтоб с нею еще хоть чуть-чуть пообщаться. Ведь эту церковь я построил из камней любви.
Через круглую рамку будущего витража проник солнечный луч и как маленькое богоявление осветил старика, который придерживается простой истины.
Тоска наваливалась по вечерам, когда лезвия ночи сворачивались спиралью в осиротевшем сердце. Тогда я бродил по улицам Мадрида, пытаясь излить свое горе, а потом снова нырял в бар отеля, где не так одиноко среди посетителей, постоянной суеты в проходе и нарочитого блеска люстр, панелей из дерева акажу и цинка, сценок охоты на картинах, бокалов с аперитивом. Опьяненный этим бутафорским сиянием, я засыпал.
Вот бы перепрыгнуть ночь — избежать ее. Жить с утра до утра, чтобы, едва покинув, вновь увидеть этого маргинала, который меня подбадривает; знать бы еще почему. Поэт камня! Я наблюдал его страсть, пыл, неистовство, не отгоняя мысли о том, что все это когда-то кончится. Пот застилал его смеющийся лоб с нимбом прохладного дня, и я едва сдерживался, чтобы не сказать: наступит день, когда эта восторженность будет уничтожена. Так что же тогда остается после всех наших усилий и наших страданий? Синева его глаз, как у моей матери, сольется в конце концов с океаном неба — уж это я точно знал.
Уже неделю, пока я здесь укрывался от горя, длилось скрупулезное украшение собора. Наперекор поговорке «Черт прячется в мелочах» можно утверждать, что именно в деталях сокрыта красота, и они ее усиливают. Дон Фернандо мастерил небольшие украшения с помощью стаканчиков из-под йогурта, которые служили формами. Всякий раз, подавая инструмент, я восхищался тщательностью его работы и размышлял о заложенной в нас относительности: неужели только она заставляет подняться выше, стать значительнее и лучше других.
И все-таки этот старик излучал особый свет, с блеском радости. Радости созидания.
— Когда я работаю — произнес он, не прекращая растирать шпателем светло-серую смесь, — то постигаю что-то сызнова. Словно только что родился на свет. Молодняк, как и те, что постарше, к сожалению, не могут даже представить, сколько радости доставляет созидание. Предпочитают что-то попроще, в то время как где-то там, на краю склона, в великолепной конструкции кроется наше счастье. Мне их жаль…
Короткими вспышками промчались в мыслях безликие ворота завода, витражи Левобережья, любезные улыбки Жослины, неизбежность социального плана… Но без чьей-либо поддержки я вряд ли решусь от них отказаться.
— А может, молодняк, как вы говорите, наоборот, доказывает этим ясность своего ума: они понимают тщеславие многих творений. И знаете, когда по восемь часов в день занимаешься малоприятной работой на конвейере, вряд ли будешь рассуждать о смысле созидания! А в конце месяца получаешь заработанные потом и кровью гроши, в то время как акционеры спокойно наживают на этом целые состояния…