Однако Максима не оставляли смутные переживания относительно Вознесения. Члены общества так или иначе говорили об этом, а на редкие вопросы о сущности самого Вознесения сочувствующе смотрели на него и говорили, что оно скоро настанет. Это будет открытие всеобщее, даже люди за стенами храма встретятся с этим, но они останутся. Здесь внизу, одни. Когда же оно должно произойти? Отвечали все дружно в унисон: когда закончат приготовление храма. Совсем скоро, думал Максим. Это его подзадорило. Он все силился понять, что же это такое, поэтому стал работать усерднее прежнего. У него не оставалось сил на посторонние дела. Он был полностью поглощен приготовлением, он в предвкушении того момента, когда перед ним распахнутся двери неизвестности, мучавшей его столь долгое время.
Тем временем подошла осень. А с ней и роды Галины. Её положили в специально оборудованы медотсек, куда был ограниченный доступ. Из-за этого Максим часто оставался с Олегом один на один. Максим часто ощущал на себе его пристальный взгляд. Казалось, они оба пытаются без слов о чем-то договориться друг с другом. Но о чем? Может быть они оба думают о Вознесении? Не понять.
Как бы там ни было, пыхтящие трубы сковали здание храма. По ним шёл пар, приводящий в движение все здание. Люди все оживленнее обсуждали близящееся Вознесение. Храм начинает шевелиться. Общество все меньше времени проводило на улице, переместившись вовнутрь, защищаясь от наступающим холодов.
Что-то грядёт, только и слышал Максим в толпе, взирающей с трепетом на заляпанную серыми красками улицу. Общество собирается в храме. Открывают двери и запрашивают на отходящий поезд. Отряхиваются, срывают тщательно грязь с одежды и обуви, стараясь не приносить с собой ничего с непогоды, переодеваются в специально для этого отведенных комнатах. Грязную одежду выбрасывают в топку, подогревающую воду до пара, который шевелит здание.
Максим стоит с Олегом, дожидаясь, когда к ним присоединится Галина с дочкой на руках. Вот она появляется со спящим младенцем, укутанным в белоснежную мягкую ткань. Галина сияет, искрясь от переполняющего её чувства любви, к дочке, сыну, обществу. Она это они.
Все стоят перед закрытыми дверьми, ждут, когда их впустят. Олег дёргает мать за рукав, говорит шёпотом, что здесь душно. Галина качает головой: нет, все хорошо и будет лучше. Олег отстаёт от неё, но его беспокойный взор кружит по заполненной людьми комнате. Его взгляд останавливается на Максиме. Может, он чем-то сможет помочь ему? Максим молча кивнул следовать тому за ним. Они пробрались сквозь толпу, вышли к выходу. Максим тихонько приоткрыл дверь, чтобы никто этого не заметил, чтобы вышел Олег. Но тот останавливается на полпути, оглядывается на Максима, прося о чем-то. Он переводит взгляд на спины людей, выискивая знакомую. Снова смотрит на Максима. Тот наклонился к парнише и тихонько сказал:
– Я позову её.
Олег с оглядкой вышел. Дверь закрылась.
Максим ринулся обратной дорогой к Галине. Люди оживились. Протискиваться стало труднее. Двери перед ними с потрескиванием отворились. Нарастал гул, перешептывание переходило в рокот. Максим нашел лицо Галины в толпе. Она с блаженным выражением на лице двигалась вперед вместе с потоком общества. Максима толкали в спину, а он не то чтоб не хотел, не мог даже обернуться. Его стиснули со всех сторон, все его члены были во власти безудержного потока. Это продолжалось, казалось, вечность. Однако толпа начала останавливать свое течение, руки освободились. Через секунду уже можно было развернуться. Люди рассасывались. Максим прошел дальше, выискивая снова глазами Галину. В полутемном помещении это оказывалось несколько сложнее. Внутреннее каменное, холодное убранство, с голыми серыми стенами, массивными столбами, державшими тускнеющий небосвод, заставляло почувствовать свою малость. Не потерять бы себя хотя бы, подумал Максим при этом.
Спереди с трибуны громом пробил голос Павла. Он, одетый в те же белоснежные одежды, стоял, возвышаясь, словно гора, над всеми присутствующими. Его голос заставлял всех трепетать.
– Приветствую всех вас, друзья! – говорил он. – Ночи становятся все длиннее, а дни все короче. Мир снаружи засыпает прямо на глазах. Они, – он резким движением руки указал в сторону, где за серой стеной остался внешний мир, – останутся, они признают только боль, но нам этого не нужно, с нас достаточно этого! Вся их жизнь служение боли, сегодня же мы откажемся от того мира, что отказался от нас! Мы оставим здесь все, что связывало нас с их идолом! Для чего? Для того, чтобы вознестись над этой пропастью, из которой мы должны выйти, родиться заново!