Я невольно обернулся назад. У меня было чувство, что меня - как будто позвали. На холме виднелась повозка с иудейскими звездами, а на ней стояла жена. И я знал, что она знает, что я сейчас смотрю на нее. Жена моя подняла руку, слабо махнула мне, а потом...
На прощание она ПЕРЕКРЕСТИЛА меня.
Гимель
Хозяйка
The Mistress
L'Imperatrice
Die Herrscherin
Цикл Мысли - Зарождение
N-ск - 1940 год
Я стояла пред воротами городской тюрьмы и ждала - не знаю чего. Он, наверное, забыл про меня. Господи, он жил там - во Франции, учился в Санкт-Петербурге, знакомился с настоящими барышнями... Я не знаю, я никогда в жизни не видела "истинных барышень", но я читала про них у Пушкина, Толстого, Тургенева... И еще я видела - Лешеньку.
Я помню, как я встретила его в первый раз - у нас... У нас "забрали" пару преподавательниц (за то, что они когда-то работали на КВЖД), а среди года замены не было и из соседней "мужской" школы к нам пришел их директор - мой Лешенька.
Помню, как он вошел к нам в большой класс ("большой" потому, что в те дни "взяли" многих, уроки все "совместились и за парты набилось аж два класса девочек), положил на стол наши классные журналы и сухо спросил:
- "Какой это урок? Я что-то запутался".
Наш класс ответил, что - математика, параллельный - история. Директор "мальчиков" чуть кивнул, подошел к окну (был ноябрь и за окном было мрачно и сыро) и вдруг произнес:
"Я лютеран люблю Богослуженье,
Обряд их строгий, важный и простой
Сих голых стен, сей храмины пустой
Понятно мне высокое ученье..."
Я впервые в жизни слышала Тютчева и - разрыдалась. И многие тоже расплакались. Я вдруг поняла, что никогда в жизни более не увижу нашу учительницу математики. И "истеричку" тоже - никогда не увижу.
Тютчевская "дверь" за ними закрылась - раз и навсегда. Вернее кем-то закрыта. И еще я знала, что придет день и Лешеньку тоже "заберут". Ведь он - офицер. Офицер - той "царской армии". И что-то вроде князя для местных. А самое главное, - он наизусть знает запрещенного у нас Тютчева.
А Лешенька стоял и читал Тютчева и Есенина - пока не прозвенел звонок. А на другой день пришли и сказали, что теперь мы "временно" учимся "вместе с мальчиками". В "мужскую" не приходили. Говорили, что Лешенька якобы ходил куда-то и сказал так:
- "Я офицер и происхожу из дворян. Пару лет отсидел в исправительных лагерях. И в то же время я - директор школы. Ежели вы тронете любого из моих учителей, я напишу анонимку, что кто-то из вас сажает невинных, оставляя на свободе явного "контрика". Так что - вам придется арестовать меня первого".
Его не арестовали. В "мужской" учились дети всех "важных лиц" нашей "бывшей губернии". И "важным лицам" не захотелось терять - ни такого директора школы, ни такого Учителя Русского Языка и Литературы. Поэтому - в "мужской" так никого и не взяли...
В нашей школе было что-то вроде местного праздника, когда стало известно, что нас "объединили" со школой моего Лешеньки. Учительницы чуть ли не прыгали и - целовались, как девочки.
Я не решалась, я долго не решалась открыться ему. После окончания школы, я стала учительницей. Не совсем - настоящей, а... Ну, вы понимаете - многих "взяли", а учить детей надо и меня, как отличницу, "временно приняли" на ставку учительницы начальной школы, а на настоящую учительницу я стала учиться - заочно. Я решила стать учительницей Русского Языка и Литературы.
Потом... Потом наступил 1937 год и всех "важных лиц" тоже стали "забирать" по ночам. На Новогоднем празднике 1938 года Лешенька стоял совершенно один - всех его бывших покровителей уже "взяли", говаривали, что в тюрьме они наговорили на него - невесть что и самого Лешеньку возьмут со дня на день.
Все боялись к нему даже и подойти. А я... Вокруг него всегда вилось много женщин. Они были умнее, красивей, "тоньше" меня и я всегда страшно стеснялась. Подойти к Лешеньке было все равно, что прикоснуться к грозному Божеству - испепеляющему святотатцев.
Но в тот вечер он был один и я дождалась "белого танца" и пригласила его. Слово за слово, - я разговорила его, потом он пошел меня провожать. На прощанье он поклонился, церемонно поцеловал мою руку, и... Я не выдержала, я стала целовать его первой.
Я целовала шрам на его лбу, его рано поседевшие волосы, я прошептала, я стала умолять его - подняться ко мне в мою комнату в коммуналке... Он отрицательно качал головой и, вырываясь, шептал:
- "Нет... Не надо... Ты не понимаешь, - я - "Враг народа". Я всегда знал, я всегда видел - как ты глядишь в мою сторону. Я не могу... Из-за меня они "возьмут" и тебя!"
Он уже почти "вырвался", когда мне на ум пришли строки нашего любимого Тютчева:
"И гроб опущен уж в могилу,
И все столпилося вокруг...
Толкутся, дышат через силу,
Спирает грудь тлетворный дух..."
Лешенька будто замер, прислушиваясь, а я сказала ему:
- "Хорошо, тебя заберут. Что дальше-то? У тебя - Долг пред твоими Предками. У тебя должен быть Сын. У них должно быть - Продолжение Рода. Подари мне его. Я не прошу у тебя - стать твоею женой. Я хочу стать матерью твоего ребенка. Пошли ко мне в комнату. Я решилась...
Мама моя давно умерла, отца пять лет, как "забрали", а бабушка не пережила этого. Я знаю, как "забирают". Я не боюсь!
В день, когда ими разверсты могилы, единственное, что мы можем сделать - приготовить для нас еще одну колыбель".
Мы поднялись ко мне.
Затем были каникулы и я была месяц счастлива. Мой Лешенька жил у меня и мы были - женой и мужем. А взяли его - в феврале. Среди бела дня. Приехали на грузовичке, поднялись на второй этаж, вошли в его кабинет.
Как раз была перемена и по-моему вся школа смотрела на то, как его уводили. Он шел совершенно покойно и я почему-то видела на нем - не бесформенное пальто из непонятно чего, а шинель "царского офицера" и почему-то шпагу в дорогих ножнах. Мне даже привиделось, как у этакой лесенки в открытый кузов грузовичка один из энкавэдэшников отдал ему Честь, Лешенька как будто отстегнул от пояса шпагу, чекист принял ее, еще раз отдал Честь, они сели в грузовичок и уехали.
Знаете за что "забрали" его? В жизни не догадаетесь! Лешенька учился в Санкт-Петербуржском Университете и пошел добровольцем на империалистическую и служил в Русском Экспедиционном корпусе во Франции - вместе с Фрунзе, Якиром и Тухачевским. Был ранен в 1917 году и пару лет лечился по французским госпиталям. Поэтому и не воевал с "нашими".
Правда, - и вернулся он не сразу, а в конце двадцатых, когда здесь уже все решилось. Говорил, - "ностальгия замучила".
Именно из-за того, что он ни дня не боролся против Советской Республики, ему и дозволили стать учителем. Правда - сажали. На всякий случай. На сей раз его посадили за то, что он во Франции служил в одном полку с Тухачевским. Только - за это.
А у меня в конце февраля пришли месячные и я рыдала, как сумасшедшая. Я решила, что у Лешеньки и всего его Рода теперь никогда не будет Наследников.
Я ходила к нему в тюрьму, я носила ему передачи и в конце прошлого 1939 года мне вдруг сказали, что Лешенька "не сознался" и дело по нему будет закрыто. Все это время мне он него не было - ни единой записочки. И вот пару дней назад мне сказали, что сегодня - моего Лешеньку выпустят.
На все деньги я купила ему вкусненького, накрыла стол и пришла "забирать его" из тюрьмы.