Десятого сентября в сопровождении слуги и четырех человек, несших необходимые вещи и провизию, я покинул Найни-Тал, чтобы вторично попытаться застрелить Панарского леопарда. Когда в четыре часа утра мы вышли из дому, небо было обложено тучами. Едва мы успели пройти несколько миль, как начался проливной дождь. Он лил весь день, и, проделав двадцать восемь миль, мы прибыли в Алмора вымокшими до нитки. Я должен был ночевать у Стиффа, но, так как в багаже не оказалось ни одной сухой вещи и не во что было переодеться, я извинился и остался в почтовом бунгало.
Кроме нас, других путешественников там не оказалось, и распорядитель бунгало любезно предоставил нам две комнаты с каминами. К утру вещи подсохли, и мы могли продолжать путь.
Из Алмора я намеревался следовать той же дорогой, что и в апреле, и начать охоту на леопарда от дома, где умерла от ран молодая женщина. Но пока я завтракал, явился каменщик по имени Панва, который выполнял для нас кое-какую работу в Найни-Тале. Его дом находился в Панарской долине. Узнав от моих людей, что я направляюсь туда охотиться на людоеда, он попросил разрешения присоединиться к нам, так как хотел побывать дома, а предпринять такое путешествие в одиночку боялся. Панва знал местность, и по его совету я изменил свой маршрут: вместо дабидхурской дороги мимо школы, где леопард съел мой обед, мы пошли по дороге, ведущей на Питхорагарх. Переночевав в почтовом бунгало в Панва-Науле, мы рано утром отправились дальше и, пройдя еще несколько миль по питхорагархской дороге, свернули направо. Теперь мы находились на территории, где распоряжался людоед, а между деревнями не было иных дорог, кроме пешеходных троп.
Продвигались мы медленно, так как деревни были разбросаны далеко друг от друга на пространстве в сотни квадратных миль и в каждую приходилось наведываться, поскольку мы не знали точного местонахождения леопарда. Обследовав районы Салан и Рангот, на четвертый день поздно вечером я добрался до Чакати, где староста сообщил мне, что несколько дней назад в деревне Саноули, на противоположном берегу реки Панар, леопард убил человека. Река Панар вздулась после недавних сильных дождей, и староста советовал переночевать в его деревне, пообещав на следующее утро дать проводника, который покажет единственное безопасное для переправы место: через реку не было мостов.
Наш разговор со старостой происходил возле длинного ряда двухэтажных строений. Когда по его совету я решил остаться на ночь в деревне, он сказал, что освободит для меня и моих людей две комнаты в верхнем этаже. Но я заметил, что крайняя комната нижнего этажа не занята, и попросил его предоставить ее мне, а моих людей устроить в одной из комнат наверху. Помещение, которое я выбрал для себя, не имело двери, но это было несущественно, потому что последнее убийство произошло на другом берегу, а я знал — людоед не отважится переправляться через разлившуюся реку.
В комнате не имелось никакой мебели. Мои люди вымели из нее солому и тряпье, сетуя при этом, что последний жилец был, видимо, очень неряшливым человеком, разостлали подстилку на земляном полу и приготовили мне постель. Я съел обед, сваренный слугой на костре, и вскоре уснул, так как в тот день проделал длинный двенадцатичасовой путь. На следующее утро, как только начало всходить солнце, наполняя комнату светом, меня разбудил какой-то тихий звук. Я открыл глаза и увидел, что возле моей постели сидит прокаженный лет пятидесяти. Заметив, что я проснулся, несчастный выразил надежду, что мне хорошо спалось. Затем он рассказал, что отлучался на два дня навестить друзей в соседней деревне, а когда вернулся и нашел меня спящим в своей комнате, стал ждать, пока я проснусь.
Проказа, самая ужасная и заразная[17] болезнь на Востоке, очень широко распространена в Кумаоне, и особенно в Алморском округе. Люди здесь — фаталисты и смотрят на эту болезнь как на Божью кару, поэтому пораженных недугом не изолируют и никаких мер против заражения не принимают. По этой причине староста и не счел нужным предупредить меня, что в выбранной мною комнате в течение ряда лет жил прокаженный. В то утро я оделся очень быстро, и, как только появился наш проводник, мы оставили деревню.
Мне часто приходилось бывать в Кумаоне, и я всегда боялся заразиться проказой, но никогда не испытывал такого страха перед этой болезнью, как после ночи, проведенной в комнате этого бедняги. У первого же ручья я велел остановиться. Слуга приготовил мне завтрак, мои люди тоже поели. Затем я попросил их выстирать подстилку и разложить на солнце постельные принадлежности, а сам достал кусок карболового мыла и спустился к небольшому водоему, окруженному высокими скалами. Сняв с себя всю одежду, я выстирал ее и разложил на камнях. Оставшимся мылом я помылся с таким усердием, с каким не мылся никогда прежде. Через два часа, испытывая волчий аппетит, я вернулся к месту стоянки. Одежда после «суровой» обработки коробилась, зато я снова почувствовал себя чистым.
Наш проводник был человеком низенького роста (около четырех футов шести дюймов), с большой головой, покрытой копной волос, туловищем, напоминавшим бочку, и с короткими ногами. Он был очень немногословен. В ответ на мой вопрос, предстоят ли нам трудные подъемы, он коротко ответил «нет» и повел нас вниз по очень крутому склону. Вместо того чтобы, как я надеялся, долиной пройти к скале, он, не вымолвив ни слова и даже не повернув головы, пересек открытое пространство и устремился на холм в противоположной стороне долины. Этот холм, очень крутой и поросший густым колючим кустарником, был к тому же покрыт рыхлым гравием, что еще больше затрудняло подъем. А солнце уже стояло над головой и припекало вовсю. Поэтому, когда мы достигли вершины, пот лил с нас ручьями. Наш проводник, чьи ноги, по-видимому, были созданы для лазанья по горам, не выказывал ни малейшей усталости.
С вершины мы увидели еще два высоких холма, которые, по словам проводника, нам предстояло одолеть прежде, чем мы достигнем реки. Панва, несший сверток с подарками для семьи и тяжелое темного цвета пальто, вручил последнее проводнику и сказал, что, поскольку он заставляет нас взбираться на все холмы Кумаона, пусть дальше несет его сам. Оторвав кусок веревки, сплетенной из козьей шерсти и обмотанной вокруг его тела, проводник сложил пальто и привязал себе на спину. Мы дважды спускались и взбирались на холмы, пока наконец вдали, в глубокой долине, не увидели реку. До сих пор мы пробирались по нехоженым местам, не встречая ни единой деревни, теперь вышли на узкую тропу, которая вела прямо к реке. Чем ближе мы подходили к реке, тем сильнее я беспокоился. Тропа на нашем и на противоположном берегу указывала, что здесь имелся брод, но река разлилась и переход через нее казался очень рискованным. Проводник, однако, заверил нас, что опасаться нечего, и мы с Панвой, сняв башмаки и носки, взявшись за руки, вошли в воду. Река имела ярдов сорок в ширину, и, глядя на ее сильно рябившую поверхность, я подумал, что у нее каменистое дно. Мое предположение подтвердилось: я несколько раз больно ушиб пальцы ног о камни. Осторожно ступая, чтобы нас не снесло течением, мы выбрались на другой берег.
Наш проводник вошел в реку следом за нами. Оглянувшись, я увидел, что он находится в затруднительном положении: вода доходила нам немного выше колен, а ему — по пояс, но, достигнув самого бурного места, он не стал поворачиваться спиной к потоку, чтобы двигаться, подобно крабам, боком. В результате течение сбило его с ног, и он оказался под водой. Я был бос и не мог ступать по острым камням, но Панва — для него острые камни не препятствие — бросил свой сверток и опрометью кинулся берегом к тому месту, где ярдах в пятидесяти ниже по течению возле большого выступа скалы, вдававшегося в реку, начиналась бурная стремнина. Добежав до мокрой, скользкой скалы, Панва лег на нее и, когда тонущий проводник проносился мимо, схватил его за длинные волосы и с огромным трудом втащил на скалу. Они подошли ко мне (проводник походил на мокрую крысу), и я поздравил Панву с благородным и храбрым поступком: рискуя собственной жизнью, он спас этого коротышку. Поглядев на меня с удивлением, Панва сказал:
17