Я знал, что рана не позволит тигрице напасть одним прыжком и, если держаться от нее на достаточном расстоянии, можно чувствовать себя в относительной безопасности. Не следовало, однако, забывать, что за четыре дня, прошедшие после того, как я видел ее в последний раз, она могла оправиться от раны. Поэтому утром 11 апреля, отправляясь снова выслеживать тигрицу, я решил держаться подальше от скал, кустов и деревьев, за которыми, поджидая меня, она могла бы залечь.
Накануне вечером тигрица направлялась в сторону танакпурской дороги. Я снова нашел место, где она провела ночь, на этот раз на мягком ложе из сухой травы, и пошел по ее свежему следу. Она избегала густых зарослей, возможно, потому, что не могла идти сквозь них бесшумно, держалась водосточных канав и звериных троп. Мне стало ясно, что она пыталась найти добычу. Вскоре в одной из канав тигрица увидела спавшего в лучах солнца на мягком песке маленького каркера, всего нескольких недель от роду, убила его и съела целиком до последней косточки, оставив лишь крошечные копытца. Теперь я находился в одной-двух минутах ходьбы от тигрицы и, зная, что съеденный каркер лишь разжег ее аппетит, удвоил осторожность. Местами канавы и звериные тропы, которых она продолжала держаться, извивались, делали повороты, шли через густые заросли или мимо скал. Будь я в лучшем состоянии, я пошел бы прямо по следу тигрицы и, возможно, нагнал бы ее, но мое самочувствие было скверным. Опухоль на голове, лице и шее[28] разрослась до таких размеров, что я не мог ни поднять, ни опустить головы, ни повернуть ее из стороны в сторону, а левый глаз совсем закрылся. К счастью, оставался здоровым правый глаз, и я еще немного слышал.
В течение всего дня я следовал за тигрицей, ни разу не увидев ее, и думаю, она меня тоже не видела. Там, где канавы, звериные или протоптанные скотом тропы, по которым она шла, пересекали покрытые густой растительностью участки, я огибал их и на противоположной стороне снова находил отпечатки лап. Мне очень мешало незнание местности. Это не только вынудило меня проделать несколько лишних миль, но не позволило предугадать путь тигрицы и устроить ей засаду. Когда в тот день я наконец отказался от дальнейшего преследования, она направлялась вверх по долине в сторону деревни.
Вернувшись в лагерь, я понял, что мое состояние ухудшилось. Я знал и опасался, что это может случиться. Огромный нарыв пульсировал все сильнее, как будто по нему пропускали электрический ток, а по голове словно били молотками. Бессонные ночи и плохое питание (кроме чая, я почти ничего в рот не брал) совершенно измотали меня. Я не мог без содрогания думать о том, что мне придется просидеть на постели еще одну долгую ночь напролет и, мучаясь от боли, чего-то ждать, чего именно, я и сам не знал. Я приехал в Талладеш избавить население от нависшей над ним угрозы, а заодно оправиться от болезни. Но пока добился лишь того, что значительно ухудшил положение жителей этого района. Ранение лишило тигрицу возможности добывать обычную пищу — животных. Если за восемь лет она уничтожила сто пятьдесят человек, то теперь постоянно, пока не заживет рана, она будет стремиться к самой легкой добыче — человеку. Пора было свести с ней счеты. Наступавшая ночь годилась для этого не меньше любой другой.
Я крикнул, чтобы мне принесли чашку чаю (приготовленного, как принято в горах, с молоком), и, стоя, даже не входя в палатку, выпил его. Это был мой обед. Затем созвал своих людей и велел им ждать меня в деревне до следующего вечера; если к этому времени я не вернусь, упаковать мои вещи и рано утром на другой день отправиться в Найни-Тал. Потом я взял с постели винтовку и направился в долину. Никто из моих людей, знавших меня многие годы, не проронил ни слова, никто не спросил, куда я иду, никто не пытался удержать меня. Они молча стояли все вместе и смотрели, как я удаляюсь. Возможно, блеск на их щеках был лишь плодом моего воображения или игрой лунного света. Обернувшись назад, я увидел, что ни один из них не сдвинулся с места.
Одно из самых приятных воспоминаний моей юности — прогулки зимой по залитым лунным светом лесным дорогам в компании десяти — двенадцати человек и ужин, который мы с жадностью съедали по возвращении домой. Цель этих прогулок — рассеять страх, обычно охватывающий человека в лесу с наступлением темноты, а также освоиться со звуками, характерными для ночных джунглей. В дальнейшем многолетний опыт укрепил мою веру в себя, увеличил запас знаний о жизни обитателей джунглей. Поэтому, когда лунным вечером 11 апреля я вышел из лагеря помериться силами с Талладешским людоедом, у меня и мысли не было о возможности поражения в этой борьбе, которая со стороны могла показаться губительной.
Сколько помню себя, меня всегда интересовали тигры, а так как большую часть жизни я прожил в краях, где их водилось очень много, у меня имелась хорошая возможность наблюдать их. В ранней юности моим заветным желанием было увидеть тигра, только увидеть, не больше. Позже появилось желание застрелить тигра. Я осуществил его, отправившись на охоту пешком, со старой, армейского образца винтовкой, купленной за пятьдесят рупий у какого-то моряка, который, как я склонен думать, украл ее и переделал на охотничью. Еще позже мне захотелось сфотографировать тигра. Со временем сбылись все три моих желания. То немногое, что мне известно о тиграх, я узнал именно тогда, когда пытался их заснять. Удостоившись от правительства права «свободного доступа в леса», права, которое я очень высоко ценю и которым во всей Индии пользуется только еще один охотник-спортсмен, я мог беспрепятственно ходить по джунглям в тех районах, где тигров больше всего. Наблюдая за ними по нескольку дней или недель подряд, а однажды даже в течение четырех с половиной месяцев, я имел возможность в какой-то мере изучить их привычки, особенно манеру приближаться к жертве и убивать ее. Тигр не гоняется за своей добычей, он либо лежит в засаде и ждет, либо подкрадывается к ней незаметно. В обоих случаях он настигает жертву очень быстро, одним прыжком, или делает стремительный короткий бросок в несколько ярдов, затем прыгает на нее. Таким образом, если животному удается держаться на расстоянии большем, чем тигр может покрыть в один прыжок, если оно не дает хищнику возможности подкрасться к себе и мгновенно реагирует на опасность, которую увидит, почувствует по запаху или услышит, то у него есть шансы дожить до старости. Цивилизация лишила человека острого обоняния и слуха, свойственных животным. Если человеку грозит опасность подвергнуться нападению со стороны тигра-людоеда, то только зрение может помочь ему спасти жизнь. Когда боль и невозможность найти покой вынудили меня в ту ночь уйти из лагеря, мое положение было не из лучших: я видел только одним глазом. Но зато знал, что тигрица не сможет причинить мне вреда, если я буду держаться от нее подальше, у меня же была возможность убить ее на расстоянии. Таким образом, мое указание людям отправляться в Найни-Тал, если я не вернусь к следующему вечеру, вызывалось не боязнью не справиться с тигрицей, а лишь опасением потерять сознание и быть не в состоянии защищаться.
Составление в уме подробной карты пройденной местности имеет то преимущество, что позволяет без труда найти путь к любому пункту. Так, я сразу нашел место, откуда накануне повернул обратно, и возобновил преследование тигрицы. Ночью это возможно только по звериным или протоптанным скотом тропам, которых, к счастью, она и держалась. На поляны вышли замбары и каркеры, одни — чтобы поесть, другие ради безопасности, и хотя я не мог точно определить, откуда раздавались их тревожные крики, я все же знал, когда тигрица находилась в движении, и имел некоторое представление о том, куда она шла.
28
Видимо, неудачный перевод: не «опухоль», а нарыв, гематома и т. п. от контузии и ожогов, когда Корбетту выстрелили около левого уха (см. начало главы). (