"Теперь ласкай себя, но не отрывай от меня глаз. Я хочу наблюдать за каждой секундой на твоем лице, когда ты представляешь, что это я проталкиваюсь в тебя…" Она снова вводит два пальца, рот приоткрывается. Я раздвигаю колени и откидываюсь назад, мой твердый член пульсирует в моей руке. Она начинает крутить свой клитор, а моя рука обхватывает член.
"Блядь, ты слишком большой", — хнычет она, и темная часть меня воспламеняется.
"Но ты ведь примешь его, правда? Ты примешь его и поблагодаришь меня за каждый гребаный дюйм".
Ее горло сжимается, но она кивает. "Да".
"Потому что я не остановлюсь. Даже если ты заплачешь. Не кончишь. И даже если ты будешь умолять меня об этом".
"Боже, да", — кричит она, и я узнаю в ней такую же, но контрастную тьму. Там, где моя кричит о доминировании и грязи, ее умоляет о том, чтобы ее использовали и опорочили.
Никогда прежде мне не хотелось, чтобы такая красивая вещь сломалась.
Я так увлекся огненными вихрями в ее глазах и звуком ее пальцев, скользящих в ее влажной киске, что моя кульминация подкралась незаметно. "Черт, я сейчас кончу". Я сильнее насаживаюсь на член, и она откидывает голову назад, теребясь быстрее. Мои яйца становятся такими чертовски тугими, удовольствие и давление нарастают вместе. Я отказываюсь кончать, не заглянув ей в глаза, не заставив ее почувствовать до глубины души, как я на нее претендую.
""Смотри, блядь, на меня", — рычу я. Ее голова запрокидывается вперед, одновременно с этим ее дыхание сбивается, и я кончаю. Яростные, горячие струйки спермы падают на пол и покрывают мою руку. Дыхание, застрявшее в горле, вырывается наружу в виде пронзительного крика, а ее ноги дрожат по обе стороны стола, когда оргазм прорывается сквозь нее.
Она убирает пальцы, и у меня голова идет кругом, когда я смотрю, как блестит ее сперма, когда она вытаскивает их. Она спускает ноги на край и наклоняется вперед, упираясь руками в стол между ног. Она переводит дыхание легкими вздохами и потугами, пока мои легкие мучительно пытаются вспомнить, как дышать.
Она грациозно соскальзывает с письменного стола и, задумчиво наклонив голову, осматривает беспорядок, который я устроил на полу. Уверен, если бы я сказал ей встать на колени и убрать за мной, она бы так и сделала. Но прежде чем я успеваю это сделать, она медленно задирает рубашку и поднимает руки, обнажаясь. Мой бедный, измученный член пытается вернуться к жизни при виде ее упругой груди и мягкого, покрытого тушью живота.
Она опускается на колени, не отрывая взгляда от моего, даже когда берет отброшенную рубашку и начинает вытирать мою сперму. В горле у меня пересохло, а в голове — пустота. Единственное, что есть, — это "здесь и сейчас" и ее упругая задница в воздухе, пока она таскает свою рубашку туда-сюда.
Когда она встает, откидывает грязную часть рубашки и делает шаг ко мне, я не могу пошевелиться, даже если бы захотел. Она останавливается между моими коленями, ее внешнее бедро касается одного из них. Она опускает руку с рубашкой к моему животу, и я смотрю ей в глаза, пока она вытирает там мое пролитое семя.
Не обращая внимания, она заканчивает уборку. Я пытаюсь запомнить каждый насыщенный оттенок коричневого и каштанового, освещающий ее глаза, ощущая невероятный кайф и невообразимую приземленность одновременно. Она отбрасывает рубашку в сторону, и я смотрю вниз: она собирает пальцем последнюю каплю и высасывает ее дочиста. Затем этим же пальцем она наклоняет мой подбородок и сладко шепчет: "Хороший мальчик".
На лице мелькает жеманная, едва заметная улыбка, затем она убирает палец и без лишних слов заползает в постель. Впервые за несколько недель я забираюсь в постель полностью сытым и отдохнувшим. Она свернулась калачиком на боку, лицом ко мне, но когда я переваливаюсь на спину, то все равно засовываю между нами подушку.
Я слышу, как она тихонько смеется, а потом говорит: "Между прочим, я тоже".
"Что ты делала?"
" Думала о тебе".
" Блядь", — простонал я, сползая с кровати. "Мне нужно покурить, черт возьми".
1. Where Are You? — Elvis Drew, Avivian
2. Cravin’—Stileto, Kendyle Paige
Глава 18
Уилсон Гойл
Рэджи
На следующее утро в машине между мной и Роаном возникла новая свобода. Как будто некоторые волокна опасно натянутой веревки, связывающей нас вместе, истерлись, сделав напряжение чуть более терпимым. Утром между нами по-прежнему лежала подушка, и мы оба вели себя так, будто прошлой ночи не было. Никаких затянувшихся скрытых взглядов. Никаких колких слов или тягостного молчания.