— Дети всегда такие, — рассмеялась она. — У моей подружки сын даже своей кровати говорит «спокойной ночи» и «доброе утро»…
Она что-то рассказывала ему еще про сынишку своей подруги, а он стоял и улыбался, слушая ее голос. Она неправильно произносила некоторые слова — а ему и это нравилось, вот ведь какая странность.
— Как хорошо, что вы позвонили…
Он замер, пытаясь унять дыхание, ставшее отрывистым, похожим на дыхание Волка, когда тот волновался. «Как хорошо, что вы позвонили», — повторил про себя.
Он был готов слушать ее вечность, растворяясь в звуках се голоса, и больше всего ему хотелось быть ей нужным.
Именно ей. Именно — нужным. Необходимым как воздух. И оттого что это — невозможно, хотелось этого еще сильнее. Напротив телефона было зеркало — Лора старалась сделать так, чтобы эти зеркала были повсюду. А он ненавидел их. И сейчас это зеркало, безмолвный Лорин союзник, ее агент, усмехалось ему в лицо — с помощью его собственного отражения. Взгляни на себя, ты стар, ты обрюзг, ты выглядишь отвратительно… Неужели ты надеешься стать необходимым этой юной девочке, именно ты — а не твои чертовы деньги, не твое положение?
Стало больно дышать. Ему хотелось положить трубку. Ничего не объясняя. Просто — положить трубку. Вернуться в строго ограниченный собственный круг бытия.
Но он, собрав последние силы к сопротивлению, сказал:
— Я хотел завтра пригласить вас куда-нибудь…
Она молчала.
— Я не настаиваю, — сказал он. — Я понимаю, что… — «Выгляжу смешно», — чуть не добавил он, но вовремя спохватился: — У вас могут быть другие планы…
— Нет, у меня нет планов никаких, — сказала она. — Я с удовольствием. Я… Просто я растерялась. Немножко…
И он понял — она говорит правду. Он назначил ей встречу, и она ойкнула — «там же дорого», а он рассмеялся. И когда уже повесил трубку, поймал себя на том, что ему хочется смеяться еще, и почему-то появилась незамысловатая песенка, внутри, неизвестно откуда…
«Я же своей рукою сердце твое прикрою, можешь лететь и не бояться больше ничего…»
Шерри положила трубку. Она улыбалась и — сама не могла понять чему. Она шла к телефону, уверенная, что это Бра-вин. И ей было… Нет, не хорошо. Ей было по-другому. Она прикусила губу, нахмурилась, пытаясь определить свое состояние. Ей было торжествующе… Вот как.
Хорошо ей сейчас.
А тогда — ей казалось, что ей хорошо, но…
Какая разница, махнула она рукой и рассмеялась снова. Можно называть то, что она испытывала сейчас, разными словами. Главное — что она испытывала…
А потом она посмотрела в зеркало. Ну да. Фингал. И этот ночной клуб, весь из себя элитарный, куда ее только что пригласили…
Она, как ни крути, больше подходит Бравину. С его, бравинской, отметиной. Его же, бравинского, превосходства. Он ее пометил, как корову. Тавро поставил… Что Шерри принадлежит ему. И никому больше принадлежать не будет.
Шерри стало обидно. Сначала она подумала заплакать, а потом разозлилась. И топнула ногой.
— Да плевала я на этот фингал, — пробормотала она. — И на этого придурка. Я замажу эту гадость. Или надену черные очки. Я же видела — эта богема вечно ходит в черных очках, даже ночью… У них такой стиль…
Она стала на цыпочки и подняла руки. Как в детстве — чтобы почувствовать себя принцессой, она всегда делала это движение… Принцессы, которых она видела, были в балетах, а они всегда делали именно так… И с детства это движение ей помогало. В самые трудные моменты, когда реальность пыталась уверить ее, что Шерри никакая не принцесса, она поднимала плечики, потом руки и, встав на носочки, вздергивала подбородок. Реальность всегда была вынуждена отступить. И сейчас Шерри победила.
Она почувствовала, как выпрямилась ее спина, а глаза поднялись к потолку, точно пытаясь там, через этот потолок, увидеть небо…
И — в конце концов, какая разница, как она будет выглядеть?
Он позвонил. Это уже чудо. Он позвонил — пусть в знак благодарности. В конце концов, может быть, послезавтра она станет снова самой собой. Но — ведь два дня она может побыть Принцессой. Она может обманывать себя. Ведь Шерри будет знать, что это был просто обман. И — когда часы пробьют двенадцать раз и карета снова превратится в тыкву, даже если ей сильно захочется плакать, она улыбнется. Она ведь будет готова к этому превращению… — Превратиться назад всегда успеется, — прошептала она. — И так нам в этой жизни мало праздников досталось. И легкомысленно подмигнула самой себе. Принцессе на два дня. Принцессе с фингалом. Принцессе с дурацкой кличкой Шерри. Принцессе из парфюмерного отдела в дурацком магазине. Но — это все ничего сейчас не значило.
Потому что — если кто-то хочет побыть Принцессой, всего два дня, он имеет на это полное право!
«Ой, я же не спросила его, можно ли мне отдать Весту Пашке», — вспомнила она. Посмотрела на улыбающуюся собачью морду. Ей очень хотелось порадовать еще одного малыша. И то, что она так эгоистично не попросила разрешения у него это сделать, больно укололо ее. Какая же она эгоистичная… По потом она вспомнила об их встрече. Она, конечно, спросит его об этом. Или так отдаст, без разрешения. Несмотря на то что эта собака ей теперь нравилась еще больше. Ведь это он ей ее подарил. Но — почему-то ей казалось, что, совершив добрый поступок в эту неделю Добра, она и сама будет непременно вознаграждена. Или — уже вознаграждена. И… Она совсем запуталась. И рассмеялась. Это, в конце концов, не важно. Важно то, что завтра она его еще раз увидит. Хотя бы — раз.
— Что же она не идет так долго, — вырвалось у Тони. Дима заметил, что она напряжена и все время посматривает на дверь.
— Разговаривает, — пожал он плечами.
«Странно… Она беспокоится сейчас за подругу. Почти забыла о моем существовании. А меня это не угнетает. Мне просто хорошо и спокойно. И я с тоской думаю только об одном. Что мне пора уходить, наверное… А мне не хочется».
Ему в самом деле не хотелось возвращаться домой. И это было странно. Обычно Дима стремился уйти пораньше, чтобы оказаться в привычной своей обстановке. Он даже без компьютера своего не мог долго обходиться. И вообще Дима был необщительный, это всегда отмечали его знакомые. Но сейчас он был согласен остаться тут в качестве собаки. Сторожевой. Или даже побыть рядом с ней этой отвратительной маленькой карманной собачонкой. Или стать вот этой, плюшевой. Лишь бы не уходить.
И дело было не в том, что теперь в его компьютере подобно вирусу поселилась эта странная особа, которая пишет ужасные вещи. И не в том, что его квартира сейчас кажется ему пустой и лишенной дыхания.
Ему просто нравится смотреть на это лицо, вот в чем дело.
Она уже покусывала от нетерпения губы, а он улыбается и говорит ей успокоительные глупости…
— А если ей звонит этот придурок?
— Какой?
— Ее парень… Бравин. Знаешь, он просто из породы пиявок, этот Бравин!
— Пиявки иногда полезны для здоровья…
— Тогда как клоп… Клопы, надеюсь, не полезны?
Он рассмеялся:
— Пет, клопы вроде нет…
— Тогда он клон. Он впивается в нее, изводит, терроризирует ее, потом находит другую и на время исчезает. А потом все снова… — Она вздохнула. — Обычно он исчезает на месяц. Дает ей отдохнуть. Но через месяц возвращается… Господи, неужели он раньше решил?
— Она же не маленькая девочка, разберется…
— Шерри? Да она же ребенок. Ей кажется, что одинокая женщина — это позорище.
— Да никакое не позорище, — сказал Дима. — Сейчас все наоборот.
— В ее окружении совсем даже не наоборот, — вздохнула Тоня. — О боже, скорей бы она уже, а?
Она даже вскочила со стула, подошла к двери и вернулась.
— Она смеется… Или это на самом деле Бравин и он ей уже навешал на уши лапши, или…
Дверь открылась. Тоня сразу выпрямилась, придав лицу безмятежное выражение.