— Продавщица, — тихо, почти шепотом отозвалась Шерри грустно. — Он — такой прекрасный. Принц из сказки. И глаза… Тонька, я никогда таких глаз не видела в жизни! Точно там все. Как, помнишь, мы пьесу смотрели? «Лишь бы на меня смотрели твои глаза…» Пожар и Мрак, в общем. И — утонуть там можно запросто. И плакать хочется и смеяться, а душа с этим согласна. Полностью. И только голосок внутри мерзкий — ты для него только развлечение. Девочка из магазина. На тебе эта печать — разве ты в силах что-то изменить? Лучше бы ты не открывала эту дверь. Кто знает, чем это обернется? Сказать можно все — как ты бросила в запальчивости, что готова и жизнью заплатить… Но — разве оно стоит того? Стань же собой прежней. Ни к чему тебе все это… Смотри на жизнь проще. Разве это не будет справедливым — сделать развлечение из пего, опередить его, разве так — не лучше для тебя, глупая Шерри?
Ей даже плакать захотелось. И Тоня поняла это, коротко вздохнула, обняла за плечи, притянула к себе.
— Ну, ты что?
— Так, — выдохнула коротко Шерри. — Тонь, почему мы с тобой такие несчастные?
— Несчастные? — удивленно переспросила Тоня. — Почему мы с тобой несчастные-то? Вот, сидим в ванной. Разговариваем. Где-то там ангелы за нами наблюдают и улыбаются. Слушай…
Она вспомнила про сегодняшнее приключение и даже всплеснула руками.
— Я сегодня в церкви была. Мне так плохо было, потому что у Пашки нелады со здоровьем, и мама стареет, и я себе казалась такой несчастной, что хоть к реке беги срочно!
— Господи, — испугалась Шерри. — С Пашкой-то что?
— Подозрение на туберкулез, — сразу помрачнела Тоня. — Мама обещала его к врачу отвести хорошему. Еще из папиных знакомых. И Дима обещал…
— Тоня, а откуда взялось это подозрение?
— Фтизиатр сказала…
— О, эти… — презрительно махнула рукой Шерри. — Слушай, к нам же ходит одна врачиха! Помнишь, старая такая, мы над ней еще посмеивались? Ей уже лет восемьдесят с хвостиком, а она все косметику затаривает!
— Помню, только я над ней не смеялась, я ей завидовала, если честно…
— Да я тоже. Мне бы так, чтобы до самой старости женщиной оставаться! Так вот, она-то, кажется, окулистка какая-то… Но знакомые у нее наверняка есть! Хочешь, я с ней поговорю? Или ты сама…
— Нет, лучше ты… У меня язык перестает слушаться, когда о чем-нибудь попросить нужно, — призналась Тоня.
— Вот и дура ты, — деловито заметила Шерри. — Не оторвется твой язык от простой человеческой просьбы. А фтизиатров этих слушать не надо. Это логика такая — кто чем занят но жизни, тому вокруг это и мерещится.
Она вздохнула. По этой же логике ей должны были мерещиться исключительно флакончики духов, тюбики туши и шампуни с гелями для душа, а мерещилась ей всякая гадость, в виде Бравина, например. О Бравине лучше вообще было не вспоминать — Шерри почему-то каждый раз, когда вспоминала о нем, ощущала себя падающей в пропасть, прямо с высоты, а на высоте был Андрей, и ей совсем не хотелось именно сейчас расставаться с ним. Пусть даже воображаемый — он должен был пока быть с ней. «Там посмотрим, а сейчас…»
— В общем, раньше времени переживать не стоит, — заключила она, ободряюще улыбаясь. — Лучше расскажи про церковь…
— Ах да. Я и забыла. Так вот, я туда зашла. Потому что вдруг так остро поняла — не к кому мне больше за помощью обратиться, Шурка. Нет у меня никого. Говорят, Его Отцом зовут. А мне сейчас так нужен отец… Глупо, да?
— Почему глупо?
— Да мне было плевать, как я выгляжу. Я просто вошла туда. Боялась очень, почему, не знаю… Наверное, потому, что нам в детстве еще все эти ужасы внушали. Ну, там бабки набросятся, и священник тоже… И вообще, откуда я знаю, почему у нас этот дурацкий страх сидит.
— Из пионэрского детства, — фыркнула Шерри. — Вот откуда.
— Ну да. Наверное, — невольно засмеялась Тоня. — В общем, никто там на меня не набросился. И вообще — мне там вдруг так спокойно стало, только стыдно нестерпимо. Как будто я и в самом деле к отцу пришла, про которого в хорошие минуты забывала. И мне было все равно, как Он там, без меня. Может, Ему одиноко было или Он болел… А сейчас, когда саму-то приперло, я к Нему и бросилась со всех ног… Стыдно, очень было стыдно! Я даже заплакала, кажется. Стою, слезы катятся, ловлю на себе сочувственные взгляды, кто-то даже мне платок протянул, и какая-то бабулька спросила — что со мной… А я только плачу и не могу признаться, что это — от стыда моего. И вот в этот миг я вдруг почувствовала Его ответ…
— Как это — почувствовала?
— Ну, так. Не услышала, нет, или… Услышала, но внутри. Точно Он мне ответил, понимаешь?
Шерри почувствовала, как по спине мурашки побежали. Она так заслушалась, что даже про свое думать забыла. Потому что — Шерри это тоже вдруг почувствовала, — Тоня не придумывает. Не сочиняет, пытаясь спрятаться от возможности горя, подступившего так близко, а так все и было на самом деле.
Она даже вверх посмотрела, точно надеялась там не потолок, нуждающийся в ремонте, увидеть, а небо безграничное, а потом и самого Бога.
— И что Он сказал? — спросила шепотом.
— Что надо было и раньше Его звать… И Он поможет. Тоня тоже ответила шепотом, точно их кто-то мог подслушать. Даже оглянулась. «Глупости какие, — одернула она себя. — Мы же вдвоем. Или я уже во всякую чушь верю? Сглазы всякие, порчи… Это ведь с Богом-то совсем не сочетается». И тут же пришла ей в голову глупая мысль, что странно — Дима сочетается. А всякие заговоры-приговоры, и прочее — почему-то нет совсем. И более того — в темноту уползают, щурятся там, скворчат что-то свое, злобное, неслышное…
— А потом появился Дима, — шепотом закончила она. И ей захотелось сказать об этом громко. Во весь голос. Назвать его по имени еще раз. — Дима, — очень громко сказала она, точно позвала. Или — прикоснулась губами хотя бы к звуку его имени…
«Дима», — услышал он и даже обернулся. Почудится же, покачал головой. На темной улице никого не было. Только он один. И ночь. И луна на небе. Даже окна в домах уже не светились.
Только в Диминой душе что-то жило теплое и освещало все вокруг, потому что — слишком много там сейчас было света, в душе не помещалось.
И голос, позвавший его, был Тонин. Он заставил свое воображение вернуть ее образ, сделать зримым — ее детский профиль, ее широко распахнутые глаза, и — самое главное, ее улыбку. Ни у кого из его прежних женщин не было такой вот ясной, доверчивой, искренней улыбки.
А у нее была и у подружки ее…
Ему и самому хотелось улыбаться в ответ — даже сейчас, даже воображаемым улыбкам в ответ.
Он с сожалением вошел в свой подъезд. В другой мир. В реальность эту, на которую уже научился не обращать внимания, но сейчас она точно наступала или — угрожала?
Открыл дверь, включил чайник, потом привычно нажал на кнопку приемника: «Счастье есть, его не может не быть» — вырвалось оттуда, и снова с угрожающей интонацией, точно кто-то пытался предупредить его о расплате за это самое счастье.
Спать ему не хотелось. Несмотря на то что до рассвета оставались мгновения и надо было выспаться хоть немного, он заварил кофе, успокаивая себя тем, что это — растворимый и некрепкий и он заснет…
Потом покрутил ручку приемника, пытаясь найти что-нибудь спокойное, приятное, — и нашел Офру Хазу, песню из «Королевы Марго», напоенную печалью и болью.
— Как странно, — прошептал он, глядя в окно и ощущая, как в душу проникает тревога. — Почему-то всегда ждешь подвоха от судьбы, когда она начинает благоволить к тебе…
И почему-то ему вспомнилась Тонина подружка и ее — такое исполненное решимости: «Да, даже если придется заплатить жизнью».
Потому что лучше умереть, чем вот так, всю жизнь, в туннеле, как крыса, повторил он ее слова про себя. Лучше так…
ГЛАВА 6
С утра Вера Анатольевна чувствовала себя неважно. Голова напоминала свинцовый шар, наполненный пламенем. Глаза ломило, и все свидетельствовало о смене погоды. Больше всего Вере Анатольевне не нравилось, что немели пальцы рук. Она впадала в панику каждый раз, когда это происходило. Ее отчаянно пугал старческий артрит. Она представляла, как ее красивые, холеные руки превращаются в скрюченные лягушачьи лапы, опухшие, с искривленными пальцами, и ей хотелось закричать. А еще этот сон, который приснился ей ночью, — не то чтобы Вера Анатольевна снам верила, но неприятности почему-то всегда следовали после таких сновидений, да и настроение портилось.