Объявили ее остановку. Она вылезла из теплой утробы автобуса под этот нескончаемый дождь, к которому теперь примешивались и снежинки. В куртке ей было холодно.
Оглянулась, ища нужную вывеску.
И сразу увидела его.
Андрея… Он стоял, засунув руки в карманы, воротник плаща был поднят, и почему-то у него не было зонта. Она почти угадала его внутреннее смятение и его надежду, и сердце сжалось от жалости и нежности и еще какого-то тихого чувства… «Как странно, — подумала она, переходя дорогу, — я ведь его почти не знаю. А он кажется мне таким родным, таким нужным, как будто — он часть меня…»
Он увидел ее. Улыбнулся. Лицо осветилось радостью, и оттого, что эта радость была адресована ей, и — принадлежала именно ей, сердце Шерри забилось сто крат быстрее, она даже испугалась, что оно сейчас выскочит из груди и помчится прямо к нему, чтобы прыгнуть мячиком в его теплые ладони…
«О нет, я даже сердцу собственному не отдам его рук, — подумала она, пытаясь обогнать собственное дыхание, туда, к нему. — Нет, это…»
Она уже точно знала, чего ей хочется больше всего на свете.
Навсегда остаться в его руках. И чтобы он всегда был рядом. Она даже на минутку поглядела в серое небо, пытаясь увидеть там солнечные лучи, и прошептала: «Пожалуйста, Господи… Пожалуйста! Я знаю, что это не Твой мир. И тут очень мало счастья таким, как я. Но — сотвори же одно маленькое чудо, Господи. Ты уже сделал так, что мы встретились. Так — хоть ненадолго… Дай пройти нам хотя бы маленькую часть пути вдвоем…»
И на секунду ей показалось, что там, за серыми тучами, на одно маленькое мгновение, блеснул яркий солнечный луч, как будто кто-то открыл перед ней дверь и пригласил — входи же…
И она — словно на крыльях легких, вошла. И увидела прямо перед собой, близко-близко, лицо Андрея. И его глаза. Такие нежные, наполненные радостью, что ей захотелось сделать еще шаг, и еще чтобы — раствориться в его взгляде навсегда…
Он пришел раньше. Намного раньше. Стоял, пытаясь придать лицу выражение беспечности, равнодушия, и, поймав себя на этом, усмехнулся — как мальчишка, право… И почему-то почувствовал себя и в самом деле молодым и счастливым, и одновременно — одиноким и несчастным… В этой странной мешанине чувств и мыслей ему было до странности уютно и радостно. Когда пошел дождь, он и не заметил сначала, а потом, уже промокший, спрятался под крышу навеса, но испугался, что она его не увидит.
И снова вышел туда, под бесконечные, сверкающие струи, ругая себя, что не взял зонт.
Не из-за себя, нет. Он волновался за нее. Почему-то он подумал, что она наверняка тоже без зонта и наверняка легко одета, а это грози г неприятностями, она же простудится…
Сердце защемило нежным страхом за нее, и, когда он увидел ее летящую, тонкую, смешную фигурку, ему захотелось побежать ей навстречу, прижать к себе крепко-крепко, спрятать на своей груди, под этим старым плащом. А еще — чтобы она была маленькая-маленькая и могла поместиться в его ладонях… Тогда ей никакой дождь не был бы страшен. И ветер… Она бы так и жила там, в его ладонях, всегда…
Она на секунду остановилась, точно замешкалась, не замечая дождя, подняв к небу лицо. Оттого что лицо ее было мокрым от струй дождя, ему на секунду показалось, что она плачет, он испугался, подумав, что кто-то обидел ее по дороге.
Он невольно шагнул ей навстречу, еще не зная, что скажет, и как это вообще будет выглядеть со стороны, и как она отнесется к тому, что он вот так, внезапно, прижмет ее к себе, успокаивая, как ребенка.
Но он вдруг понял, что именно сейчас этого делать нельзя, потому что она не плачет. Она разговаривает молча с Богом. Она молится о чем-то или о ком-то, и — он догадался, что эта ее молитва касается и его тоже…
Она вернулась к нему взглядом, улыбнулась и даже машинально сняла очки… Маленькая, нежная птица. Ласточка. Летящая по жизни и случайно залетевшая в его… И на крылышках ее хранятся лучи солнца…
«Я же своей рукою…»
О, он больше всего на свете хотел прикрыть своей рукой ее сердце, чтобы она больше никогда и ничего не боялась и продолжала летать!
Она шагнула к нему.
— Такой ливень, — проговорила она. — Я боялась, что вы не придете…
— Я пришел, — глупо отозвался он.
Все слова сейчас были тяжелыми и банальными. Если бы он мог дать разговаривать своей душе — на каком бы языке она говорила? А слова мешали.
— А жалко, что дождь, — рассмеялась она. — Потому что мне, если честно, совсем не хочется в ресторан. Я бы погуляла с большей охотой.
— Мне тоже, — признался он и рассмеялся. Неловкость и натянутость теперь если и не исчезла совсем, то стала слабее, уменьшилась и истончилась…
Правда, откуда-то появился страх, что она сейчас повернется, скажет: ну и хорошо, пока, мне пора… Но — по ее взгляду он угадал, что она тоже боится того же.
— Теперь делать нечего, — сказала она. — Придется нам с вами в этот ресторан идти. Не под дождем же мокнуть, как бездомным подросткам…
И решительно шагнула внутрь.
Вечер тянулся для Тони медленно. Она очень волновалась за Шерри. Как она там, глупышка?
С тревогой смотрела на часы, но стрелки двигались медленно, как всегда, когда хотелось, чтобы время убыстрило свой бег. Ей так хотелось, чтобы Шерри была счастлива хоть недолго. Как будто от этого зависела Тонина дальнейшая жизнь. «Глупости какие», — подумала она. Поставила чайник. Сделала себе яичницу — готовить для одной себя ужин не хотелось. Позвонила матери. Поговорила с Пашкой. Пообещала завтра приехать за ним. Он обрадовался, в отличие от матери. Тоня подумала, что надо как-то решить этот вопрос. В конце концов, если бы они жили втроем, было бы легче всем. Но мать просто вцепилась в эту полуразвалившуюся хибарку на окраине города. А Тоне, чтобы добираться до работы, надо было обзавестись машиной. И водителем. Потому что даже под страхом смертной казни Тоня не хочет садиться за руль.
Потом она включила телевизор и снова вспомнила о Шерри — там шел очередной сериал, а Шерри была как будто частью этого сериала, и все доны педры крутились вокруг Шерри, предлагая ей свои смуглые руки и пылающие страстью сердца. А Шерри в это время сидела в баре-ресторане и с обожанием смотрела на смешного дядьку в синем плаще и старых джинсах, даже отдаленно не похожего на этих донов.
И Тоня почему-то очень обрадовалась, что доны ничего не получат и отправятся восвояси несолоно хлебавши. Она пощелкала пультиком, но везде шли эти сериалы и реклама. Она решила, что уж лучше смотреть рекламу, и принялась переключать каналы, как только реклама па одном заканчивалась. Один рекламный ролик ей особенно понравился. Она даже к пятому его просмотру твердо решила отныне пить сок «J7», и только его. И Пашке покупать. Потому что молодой человек там был очень похож на Диму. Если бы Тоня не была уверена, что Дима никогда не станет сниматься во всяких рекламных клипах, она бы вообще подумала, что это он и есть, только волосы немного темнее. Или его брат. Потом она подумала, как смешно они будут жить втроем — Шерри, она и Пашка. Шерри будет врубать сериалы, Пашка мультики, а Тоня будет прибегать, когда они ее позовут, посмотреть на «Диму», который пьет сок. Правда, он там этот сок пил с какой-то блондинкой, но Тоня к этому очень спокойно отнеслась. Во-первых, она же понимает, что это и не Дима совсем. А во-вторых, мало ли с кем сок приходится пить, ради денег?
Потом зазвонил телефон. И никаких дурных предчувствий у нее не появилось. Она подумала, что это Шерри. Или Дима. Правда, все-таки скорее Шерри, подумала она, оглядываясь на часы. Звонит сообщить ей, что не придет. И вообще выходит замуж. И уезжает в Ламерик.