Розовые лучи рубиновой сетью опалили горизонт, поя усталую долину последними каплями света. Голосистые птахи смолкли, устраиваясь в своих гнёздах на ночь. А ночные жители этих мест, наоборот, завели неслышную песнь.
Где-то под холмом хрустнула сухая ветка. Лаурион навострил уши, оборачиваясь на едва уловимый звук. Жёлтые щёлки глаз настороженно вспыхнули, выдавая интерес. Слабый запах мускуса и солёного ветра слегка коснулся чёрного носа. Серебряный волк поднял массивную голову, принюхиваясь. Тревожно ухнула сова, вспорхнув с ветки полувековой ели.
«Я не гость в этих местах, хоть никогда здесь не был. Пришла пора поприветствовать забытых родичей».
Лаурион плавно двинулся в сторону одевшейся в туман возвышенности. Чем ближе становился молчаливый зверь к загадочной цели, тем явственнее ощущал необъяснимый трепет.
Два солнечных блика мелькнули в закатной тени под разлапистой елью. Глухой писк нарушил тишину. Лау ускорил шаг. Колкие иголки придержали любопытную морду. Мотнув головой, полуварг отпрянул назад, но не отступил окончательно. Меж тёмно-зелёных ветвей, прикрывающих устланное прошлогодними иголками подножие холма, бился в корявых тисках маленький светло-серый щенок. Он жалобно поскуливал, тщетно пытаясь выбраться из древесных объятий, но толстые корни держали крепко, не давая своей жертве ни единого шанса на спасение. Заметив недвижимого и тихого, будто призрак, зверя, малыш испуганно дёрнулся, пронзительно взвизгнув.
Серебряный волк спокойно наклонился к притихшему щенку, истратившему на последний рывок оставшиеся силы. Зверёныш лишь учащённо дышал, не сводя с чужака пристального взгляда светло-жёлтых глаз-бусинок. Лаурион внимательно осмотрел запутавшегося в корнях ели волчонка. Помогая себе лапами, он вцепился в жёсткую, отдающую тленом и смолой древесину. Приноровившись, рванул намертво сплетённые корни. Раз, второй, третий…
Присыпанный серой пылью маленький комок выкатился прямиком под лапы белого волка. Устало распластавшись на влажной от вечерней росы траве, он доверчиво ткнулся Лауриону в нос, ошарашив полуварга безграничным доверием. Гигантский зверь принюхался: больше не пахло страхом, который до этого источал щенок. Маленький пленник испытующе смотрел на спасителя, словно ожидая чего-то. Лау огляделся: в спустившихся сумерках загустевала ночь, покрывшая синью засыпающую равнину.
«Идём, — прозвучало в голове у белого волка. От неожиданности он встрепенулся, а шерсть на загривке угрожающе приподнялась. — Не стоит бояться, брат».
Лопоухий щенок тонко тявкнул, привлекая внимание старшего сородича. Полуварг изумлённо покосился на него. Малыш радостно задрал хвост и, оббежав холм, уже пронзительно взвыл, призывая Лауриона следовать за ним. Серебряный зверь осторожно потрусил вслед за скрывшимся из виду волчонком.
«Не видение ли он? Быть может, дурман зелёного морока отравил меня?»
Что-то подсказывало Лауриону — он должен следовать указываемому пути до конца.
Стало совсем темно, но сумеречному жителю ночь не явилась помехой. Округа стремительно одевалась в шерстяную шаль седой полуночи. Чуткие уши Лауриона не слышали ничего. Янтарные глаза сосредоточенно следили за маячащим недалеко впереди побелевшим комком. Варг внутри волка беспокойно дёрнулся и в страхе оскалил пасть. Слабый звёздный свет начертил серебряную нить, заструившуюся меж отлогих пригорков. Выбравшись из оврага, серовато-белый щенок наступил на неё и рванул вперёд ещё стремительнее. Лаурион прибавил шагу, чтобы поспеть за ним.
«Стой… Стой, маленький негодник!»
Но дерзкий волчонок, будто в насмешку, только ускорил темп, заставив белого волка перейти на бег. Знакомое и до боли любимое ощущение завладело могучим зверем. Вскинувшаяся было в нём чёрная тень растаяла, как дым под напором свежего ночного ветра, дыхание участилось, кровь ускорила свой бег. Лаурион стал нагонять волчонка. Рывок, ещё один, и вот он уже готов подхватить того за шкирку. Острые зубы звучно клацнули, поймав воздух. Густой сизо-серый туман неожиданно накрыл ошеломлённого зверя с головой.
Зловеще ухнула сова. Зажглись янтарём волчьи глаза напротив. Сморгнув пелену липкого страха, Лаурион увидел перед собой иссохший труп огромного белоснежного волка, над которым возвышался матёрый зверь, один жёлтый глаз которого закрылся навсегда. Он глухо рычал, выгнув спину, и пристально смотрел на незнакомца.
Вокруг стали попарно зажигаться бирюзовые и, реже, золотистые огоньки. Стая первородных пришла выбрать нового вожака. Воздух наполнился мускусом и солью. Зажгло глаза, защипало нос. Сова крикнула в третий раз и смолкла, быть может, навечно.
Матёрый яростно взвыл, бросаясь на противника. Лаурион лишь утробно рыкнул, уворачиваясь от смертоносных клыков, и молниеносно перешёл в атаку, не оставляя первородному ни единого шанса.
***
Покачиваясь на горячих волнах жара, она медленно плыла в неизвестность, ощущая сильнейшую боль, сковывающую тело. Её непрестанно мутило, но при этом одолевающий до одури голод заставлял еле теплящееся сознание держаться на плаву. Звуки слились в незнакомый сонм, воздух набирался в лёгкие очень медленно и был густ, словно патока. Каждый вдох отдавался сильным звоном в ушах, а при мысли о следующем она ощущала панический страх. Хотелось сдаться. Просто закрыть глаза, застыть навсегда, подобно камню, которому неведомы боль и тревога. Тревога. Каждое мгновение было пропитано ею. Неизвестность чёрной пеленою накрыла разум. Кто она? Почему находится в Озёрном городе? Где её дом? Неизвестно.
Скрюченная годами старуха обнаружила полумёртвую девочку на берегу реки. Будучи местной целительницей, пожилая женщина собирала там лекарственные травы. Целую седмицу она не отходила от бедняжки, приютив её в своём маленьком ветхом домике на окраине города. Та находилась в полубессознательном состоянии и почти ничего не говорила, ограничиваясь отрывистыми фразами, смысл которых целительница не понимала. Старая женщина наивно полагала, что её гостья — потерявшийся ребёнок, с которым произошло страшное несчастье, забросившее далеко от родных мест. Она и не подозревала кого на самом деле спасла.
К началу второй недели незнакомка, благодаря усилиям Эрны, так звали старушку, начала поправляться. Тело постепенно приходило в норму, но разум отказывался повиноваться бедняжке. Она забыла себя. К большой радости целительницы, девочка знала общее наречие и довольно бойко на нём говорила.
Лекарша называла её Ренэйт, что означало «рождённая заново», и всем стала говорить, будто это её внучка, хотя каждый житель Эсгарота знал: у Эрны-травницы не было детей. Но допытываться не стали. Сама целительница появилась в Озёрном городе только десять лет назад… Мало ли какая судьба скрывалась за добродушным сморщенным лицом?
Ренэйт оказалась очень молчаливой, замкнутой и скрытной. Она никогда не проявляла своих чувств, редко улыбалась, и всё же иногда старушка замечала: «Нос и глаза опухли, покраснели. Опять, значит, плакала тайком».
Запах гвоздик, витавший в жилище старой врачевательницы, успокаивал Рэнэйт, а привкус кислой вишни въелся в язык, став её постоянным спутником. Эрна отпаивала подопечную настоем из целебных трав, который боролся с жаром и облегчал боль. Они стали частыми вечерними гостьями её названной внучки.
***
— Куда ты собралась, деточка?! Тебе ещё рано подыматься с постели! — причитала Эрна, пытаясь уложить упрямицу обратно в кровать.
— Мне надоело лежать без дела! — противилась больная. — Я в порядке и больше не хочу быть бесполезной обузой! — покачнувшись, просипела Ренэйт.
— Да что ты такое говоришь! — вскипела лекарша, всплеснув руками. — Твои ступни не до конца зажили! Хочешь, чтобы зараза попала в ранки? Тогда у меня появится мёртвая обуза! — выпалила она. Отметив, как округлились и без того большие глаза Ренэйт, целительница добавила более мягко. — А уж с бесполезной я как-нибудь управлюсь.