«Почему он выбрал палаш, почему именно палаш? Ведь знает, не может не знать — сам меня обучал! — что владею мечом этим не хуже, чем он, а может, немного и лучше. Почему же проклятый палаш? Хочет убить меня? Да какая же у него может быть на то причина? Или же… — покрывшись гусиной кожей, вскинулся он на ложе своем, застеленном медвежьей шкурой, — …или он умереть хочет? От моей руки умереть? А вдруг он… и он тоже всего лишь презренный аристократ, кому эти трусливые бараны дороже, чем я? — Он вновь откинулся на постель, сокрыл в ладонях лицо. — Боже, помоги мне!»
Галахад стоял в ложе Круглого стола, Ланселот ступенькою ниже, и такая напряженная тишина стыла вокруг поля боя, что едва выносим показался для слуха мощный звук фанфар, оповещавших о выезде глашатая. И в точности так, как и во все эти дни, сопя потрусила на поле разжиревшая лошадь герольда, герольд отвесил королю низкий поклон и возвестил:
— Сэр Галахад, в чьих жилах течет благородная кровь, хоть и прибывши ко двору с опозданием, но о вызове господина Ланселота узнав и себя, естественно, как и другие, рыцарем Круглого стола почитая, не мыслит уклониться от поединка, а посему поднимает перчатку господина Ланселота и кладет на ее место свою. Так поручил мне возгласить сэр Галахад, первый рыцарь Британии.
Как только выкатился он с арены на пузатой своей кобыле, Ланселот вскинул руку, хотя и не было в том необходимости: все и так, замерев, смотрели на него.
— Бог, король Артур и вы, рыцари, дворяне и люди свободного звания, выслушайте слова мои и будьте им свидетелями! Я люблю сэра Галахада больше, чем если бы он был мне единственным братом, я научился у него только хорошему и почитаю его величайшим рыцарем бриттов. Поскольку в то время, как бросил я свой вызов, его среди нас не было, то и вызов мой к нему не относится, да и я о нем так никогда и не думал. Поэтому прошу сэра Галахада отказаться от намерения его, и да не состоится сей поединок, который — как подсказывает мне мой слабый разум — может принести только зло, обоим нам в равной мере.
Тут подошел к перилам Галахад, и Ланселот впился в него глазами, страстно надеясь, что согласится он и не придется с ним биться! И вот заговорил Галахад, быстро, раздраженно, кратко:
— Да услышат мои слова бог, король и вы все. Господин Ланселот лично меня никогда ничем не обидел, и я люблю его, но… — Галахад словно осекся, а сзади с готовностью зашептали: «…но он оскорбил всех рыцарей Круглого стола…» — Но я думаю, не беда, ежели мы с ним сразимся, — закончил он фразу по-своему, тверже и спокойнее, чем начал. — Если победа будет за мной, господин Ланселот останется среди нас, на радость всем, кто его любит, а я-то из их числа. Если победит он, — голос Галахада звучал с каждым словом тише, — если победит он, что ж, выходит, он с бою вырвал себе горькую, а может, и гибельную судьбу. И кто же имеет право лишать человека судьбы, им самим избранной?! Нет такого права даже у господа бога! А потому, — вздохнул он глубоко и возвысил голос опять, — вот моя перчатка. Оружием боя избираю палаш. Встретимся там, внизу!
Но того, что сказал Галахад, сойдя с возвышения, горько разочарованному в надеждах своих Ланселоту, не слышал никто.
— Слушай внимательно, Ланселот, на долгие речи у меня времени нет. Я был во владеньях Дракона, сражался с псами Драконовыми, убивал их. С виду они как люди, но это не люди. Панцири у них из кожи, так что можешь биться с ними даже простым кинжалом. Виделся я и с Драконом.
— Какой он?!
Весь разговор их велся шепотом, с невероятной скоростью говорили оба.
— Дракон? Почти как любой человек. Издали и вовсе похож. Ростом повыше тебя или меня, но не намного. На руках по четыре пальца только. На лице, а может, и по всему телу чешуя, вроде панциря. Век нет, глаза желтые. Он сам отвел меня к катафалку Мерлина.