Слуга опасливо приблизился.
— Мила ли жизнь тебе?
— О да, господин рыцарь!
— Ступай вниз, пусть конюхи приторочат торбу к седлу коня моего. Меч, плащ, перчатки — в седло! Если же пикнешь кому об этом, — схватил он его за ворот, — то не я, так друзья мои тебя прикончат! Ступай! — От шарахнувшейся назад армии слуг повернулся Ланселот к королеве, чтобы «отчитать» ее, и оторопел. Гиневра держала перед собой одеяло, прикрывая обнаженное тело, и по лицу ее катились слезы.
— Гиневра…
— Молчи! Убирайся! Вон отсюда! Чтоб ты подох! Думаешь, мужчина для меня — что жеребец?! Поди прочь, Ланселот! Ведь я не смогла тебя удержать!
Но тут загрохотали по ступеням сапоги. Артур завывал, словно шакал:
— Убью! На кол посажу!
Ланселот подошел к Гиневре, погладил мокрое от слез лицо.
— Жаль, что ты такова. Я… мне кажется… я любил бы тебя, королева Гиневра!
В этот миг дверь рванули. Ланселот выскочил на балкон, глянул вниз и, так как было высоко, перелез, опустился на руках и наконец спрыгнул.
Наверху, в покоях замка, стоял шум и гвалт, но его это уже в самом деле не касалось. Громко позвал Ланселот коня своего, и долгогривый скакун, с мечом, плащом, шлемом и перчатками в седле, выбежал к нему с ржаньем и фырканьем. Опоясался мечом Ланселот, надел перчатки, набросил на плечи плащ и вскочил на коня. А наверху цирк все еще был в разгаре.
— Неблагодарный ублюдок… сукин сын… свинья! — вопил Артур Ланселоту вдогонку с выпученными, как у лягушки, глазами.
— Храни тебя бог, король Артур.
— Куда ты, безумец?!
— Я найду и убью Дракона! — Ланселот круто повернул коня и галопом поскакал к воротам.
— Что он делает?!
— Решил прорваться! — Лицо сэра Галахада выражало отчаяние. — Прорвется, либо его убьют еще здесь!
Внезапно Артур повернулся к Галахаду.
— Вели, чтоб сыграли «почетную»!
Всегда, угрюмое лицо Галахада просветлело, и он опрометью бросился вон.
— Ланселот, — рыдала зрелой красою блиставшая королева, — отчего ты меня покинул?
И громко протрубили фанфары. Вот как случилось, что Ланселот, который, приготовясь сражаться, один как перст ринулся с мечом в руке на приворотную стражу, неожиданно увидел перед собою воинов, отдававших ему честь, держа у плеча алебарды. Он рванул поводья, так что могучий конь почти сел на задние ноги, но то была не западня. Засмеялся тогда Ланселот, снисходительно ответил на приветствие стражников и ускакал в ночь.
Надо бы мне сейчас, я думаю, отступить от классических традиций хронистов и прервать ход сей истории, ибо на то имеются у меня сразу две причины. Первая касается лишь самого Ланселота и потому не столь существенна, другая же причина весьма важна. После долгих скитаний — которые ни в чем не отличались от многократно воспетых и изрядно надоевших приключений прочих рыцарей — Ланселот добрался до страны Дракона. Его скитания заслуживают интереса лишь тем, что — в отличие от стольких хвастунов рыцарей — он действительно хотел попасть сюда, в мрачное это царство, он искал Дракона, можно сказать, даже охотился на него.
Ни камень-валун, ни пригвожденный к дереву щит не обозначили границы этих владений, и все же, повстречавшись после многодневного одинокого пути с первым человека напоминающим существом, знал он точно, что прибыл к порогу цели своей. Почему знал, о том будет сказано позже.
Поскольку был я участником великой той битвы, поминаемой и поныне, одними осмеянной, другими же восхваляемой до небес, поскольку я знаком был с Драконом, о чем говорилось уже в первых строках, то и могу сказать несколько важных, по моему суждению, слов об этом чудовище.
Те, кто не видел его, но хотел уверить людей, будто видел, рассказывали повсеместно, что Дракон — чудище о семи головах, что он изрыгает пламя и питается человечиной, ростом же достигает небес, ну и прочую чепуху. Те, кто только слышал эти наивные сказки, ужасались и содрогались и добавляли небылицы еще от себя. На самом же деле Дракон почти таков же, как человек, и тому, кто смотрит на него издали, нетрудно и ошибиться. Телесным своим обличьем отличается он от нас всего лишь несколькими, но, впрочем, существенными чертами. Все тело его и лицо покрыты защитной чешуей, и не видны сквозь нее ни радость, ни горе, ни гнев и ни страх. Век у него нет, глаза желтые и неподвижные. Холодные, как у змеи. Силою он намного превосходит обычного человека, но Ланселот — а может, и сэр Галахад — в рукопашной ему бы не уступил. Руки у него четырехпалы, но на этом, пожалуй, его внешние отличия и пугающие признаки кончаются. Ужасная сущность, нечеловечность — драконность его — сокрыта в его душе и помыслах. Его сжигает безумная жажда власти, и власть эту обманом и насилием он себе добывает — добывал, если говорить точнее. Обычно драконы надолго сохраняют захваченную таким образом власть, так как им попросту неведомы чувства благодарности, доверия и великодушия. Сущность их жажды власти в любви к свободе, коя означает, однако, любовь к собственной только свободе, и — такова уж природа их — они не делят, не способны разделить ее ни с кем. Напротив! Как и положено умным мерзавцам, они лишают своих подданных их собственного «я» независимо от возлагаемых на них ролей и, заглушая определенные естественные свойства, уродуют их, превращают, не телом, правда, но духом, в скотов. Их власть и царства их — там, где еще сохранились их царства, — покоятся на двух устоях, двух чувствах: ненависти и трусости. Эти чувства они насаждают и усердно пестуют. Их рабы — ибо приверженцев у них попросту нет — ненавидят господ своих и друг друга, боятся драконов и исчадий их. Дракон же только посмеивается в кулак.