Ошеломленные, растерянные и перепуганные «псы» бросились к своим лошадям, вскочили в седла и ускакали, пренебрегши как возможностью сразиться, так и надеждою отомстить.
— Господин мой! — крикнул Дарк откуда-то из тьмы; он приближался, шумно ступая, и наконец вышел на свет. — Господин рыцарь! Я уже смею… нет, ты послушай! Я уже смею спрашивать, слышишь?!
— Слышу, — отозвался медленно отъезжавший и уже погружавшийся во тьму Ланселот. — Что ты хочешь спросить?
— Погоди! Не уезжай еще! О, ведь я уже смею задать вопрос! Кто ты, господин рыцарь?!
— Мое имя Ланселот. Я сын той Вивианы, которую бросили в озеро… Я вернулся, чтобы отомстить за нее.
В описаниях драк и потоками льющейся крови лишь те находят усладу, кто никогда этого не испытал. Опыт жизни подсказывает мне, что настоящий человек, чем чаще вынужден прибегать к оружию, тем с меньшей охотой это делает и вовсе не рад, когда иного выхода не остается. Мне, по склонностям моим, более всего хотелось бы на этом месте хроники поставить точку, ибо, описывая то, что за сим последовало — то есть последует, — Я принужден буду то и дело употреблять выражения вроде «и он пустил ему кровь», «он убил его», «он его изничтожил», хотя подобные слова мутят мне душу и оскорбляют мой вкус. Но вкус и истина — две разные вещи, и, уж если приходится выбирать из них что-то одно, я без сомненья выбрал бы факты, истину, и ни в коем случае — вкус. Ибо вкус нередко выворачивает наизнанку и весьма порядочных с виду людей, которые, предпочтя безжалостной оголенности истины тепленькую уютность вкуса, неизбежно и закономерно становятся лгунами. И, что самое опасное, лгут не только другим, но даже себе. Пожалуй, себе прежде всего. И тем теряют кого-то того, кем были.
Эти несколько слов предпослал я дальнейшему, дабы пояснить: повествование о приключениях и битвах Ланселота было мне в радость, так как до сих пор, насколько могу я судить, было в жизни его немало привлекательного и немало побед — иными словами, и вкусу и истине все в ней отвечало. Однако же с той минуты, как Ланселот, подчиняясь склонности своей и призванию, не только признал врагов врагами, но сам разыскал их, натравил на себя и вызвал на бой, история эта становится мрачной, ибо не ведает она ни упоительного победного завершенья, ни конечного счастья и прочего в этом роде, ибо даже самый верный Ланселотов товарищ — его долгогривый скакун — испытает невзгоды плена, будет брести по колено в крови и грязи, нередко вовсе меж тем забывая, как весело подталкивал некогда спину безмятежно шагавшего перед ним Ланселота, как дрался за него и с ним вместе и как бывал счастлив, когда Ланселот, успокаивая, клал руку свою ему на холку. Судьба Ланселота стала горько-суровой, и хотя это закалило его характер, но развеяло радость жизни. Вот почему, озорное жизнелюбие утерявши, он вел свои последние битвы с угрюмой и несокрушимой силой, а поскольку и в мыслях не имел заботиться о вкусе и чувствах, то считанные те существа, что оставались с ним в этот период его жизни, тоже стали печальны, хотя — в похвалу ли, в укор ли мои слова Ланселоту, — словно безумцы, держались с ним до конца.
Увы, я опять лишь умножаю слова вместо точного описания событий, но делал я это, да послужит сие мне в оправдание, не в интересах Ланселота, а ради истинности самой истории.
Памятуя о преступлениях и зверствах Дракона, нельзя сказать, будто Ланселот слишком был жесток или кровожаден. Его то грех больше. Заслуживающим всяческого порицания образом рыцарь перенял стиль Дракона: у него хватило бесстыдства послать вызов «Непобедимому Властелину», отправляя ему не рыцарскую свою перчатку, а труп его убитого приспешника, — и Дракон, конечно, не мог проглотить такое. Признаюсь: волнение охватывает меня, когда готовлюсь я описать личную встречу Дракона и Ланселота, ибо сошлись здесь два могучих, во всем противоположных и тем не менее схожих характера, а подобное сопряжение рождает лишь молнии. Однако ж и события, непосредственно сей встрече предшествовавшие, не должны быть опущены.
Дарк, кому дерзкое геройство Ланселота медленно, но неудержимо возвращало память о том, что и он — человек, толь одушевился, что попросился к нему в оруженосцы, готовый последовать за храбрым воителем сквозь огонь и воду, выкинуть из головы былые свои страхи и, само собой разумеется, детей и жену также. Но время, а главное скитания и последние приключения кое-чему Ланселота научили, и посему пылкие речи Дарка, клявшегося в верности, он оценил по истинному их достоинству.