Лейтенант не спускал с меня злых глаз.
— Ну! — прикрикнул он. — Инженер!
Я почувствовал какую-то чуждость в себе самом, стоящем сейчас здесь с пистолетом в руке. Не я, а кто-то другой медленно поднимает оружие, целится в изображение человека — совсем незнакомого, один лишь силуэт, но человека же! Так ли уж безобидна стрельба по символам? Мне показалось, что если я нажму на курок и выстрелю, то уже не буду самим собой, поддамся лейтенанту, что-то во мне нарушится…
Я целился в мишень и кожей ощущал, с каким жадным нетерпением следит за мной лейтенант, ждет выстрела. Я опустил пистолет, протянул лейтенанту.
— Не хочется.
Явно обескураженный, скривив губы, он взял пистолет, навскидку, с яростью, выпустил в «мою» мишень подряд всю обойму. Пули легли кучно, прямо в грудь «человека стоящего».
— Лихо, — сказал я, впрочем, без восторга.
— Слабак! — с презрением сказал лейтенант, вгоняя в рукоятку новый магазин.
— Ты же прекрасно понимаешь, что дело совсем не в этом.
— А в чем? — изобразил он удивление.
— Сам знаешь…
— Э, пошел-ка ты со своими-интеллигентскими штучками!
— Это не штучки и не интеллигентские…
— Фигня! — отмахнулся он, но по тому, как хищно взблеснули его глаза, было ясно, что он все понял.
На тумбочке под левой рукой лейтенанта стояла большая коробка с патронами. Рядом — двумя ровными стопками — штук десять магазинов, набитых патронами. Глаза привыкли к яркому свету, я разглядел внутренность сарая.
В левом углу, где мы стояли, у самой стены посверкивал краской новенький бульдозер, стекла запылились, резина нехожена, с глубокими канавками. Дальше вдоль стены в открытых отсеках — бочки, мешки, тачки, лопаты, метлы, ящики, ломы, пилы и прочий хозяйственный инвентарь.
Я подошел к бульдозеру.
— Послушай, лейтенант, — сказал я, — почему не используешь технику? Солдат загонял…
— А это — не твоя забота, инженер. Считай ящики.
— Но все-таки. Смысл какой-то есть?
— Есть.
— Объясни.
Лейтенант поднял пистолет, другую руку закинул за спину, поудобнее расставил ноги. Медленно повел пистолетом вдоль мишеней.
— Солдат должен работать!
Грохнул выстрел.
— До седьмого пота!
Еще выстрел.
— Чтобы никаких мыслей!
Выстрел.
— Никаких желаний!
Выстрел.
— Кроме одного — спать!
Выстрел.
— Жрать, работать и спать. Остальное — к черту!
Выстрел.
— К черту хандру!
Выстрел.
— К черту сомнения!
Лейтенант нажал на спуск, но раздался лишь глухой щелчок. Он с удивлением вынул магазин — патронов не было, значит, одного не хватало. Кинул магазин в коробку у ноги, куда сметал веником стреляные гильзы.
— Ну, инженер, понял, почему гоняю солдат, а техника стоит?
— Сам додумался? Или это по уставу?
От порохового дыма у меня першило в глотке, слезились глаза.
— Уставы пишут дундуки в академиях, не способные мыслить творчески. А тут кое-что есть! — Самодовольно усмехаясь, он вставил новый магазин, передернул затвор. — Ну, будешь?
Я повернулся, пошел к воротам.
— Эй! — крикнул лейтенант.
Я остановился в дверях. Обернулся. Лейтенант, оскалясь в странной улыбке, поднимал на меня пистолет.
— Не боишься? — гортанно расхохотался он.
— Я — нет. А ты? — сказал я.
Он резко отвел руку, выстрелил.
— Десятка! — прокричал весело, как-то дико.
Я вышел, побрел по дорожкам. Снежинки опускались на лицо, таяли. Я очень любил такую погоду, любил кататься на коньках, когда идет снег.
Мне вспомнился наш институтский каток, ярко освещенный гирляндами ламп, исполосованное белыми росчерками ледяное поле. Вспомнились звучавшие там изо дня в день одни и те же песни, одни и те же голоса — Шульженко, Утесова, Ружены Сикоры. Мы катались с Юлькой вдвоем, держась за руки, она без конца падала — поднимать ее и ставить на коньки было для меня счастьем… Там, на катке, мы впервые неловко поцеловались, и Юлька, ошеломленная, с пылающими глазами, заковыляла от меня к раздевалке. Я догнал ее, потащил на буксире по полю, подальше от света, в сумеречный уголок, где было совсем пусто. Она катилась, взмахивая рукой, выделывая замысловатые кренделя ногами. Я резко затормозил, она наехала на меня, и мы обнялись… Юлька, Юлька, как ты там? Как наша маленькая говорунья?
Стихли выстрелы в сарае. Угомонились солдаты, наконец вырубилось радио и погас свет на их половине. А я все бродил и бродил по заснеженной дороге, с грустью думая о Юльке, о дочурке, об отце, о матери, о всех нас…