— Лебедь никогда не оставит подругу в беде, — сказал Эдуард. — Это очень дружные птицы!
— И подруга никогда не оставит его, что бы ни случилось, — добавила Эльза.
Лебеди скрылись за изгибом канала, а Эльза и Эдуард пошли к выходу. Все сильнее гудел парк, зловещая темная туча надвигалась на южную окраину города.
На главной улице было многолюдно. Призывно светились витрины магазинов, кафе. Катились пролетки с веселыми нарядными господами и дамами. На ливреях строгих извозчиков блестели бляхи. Из раскрытой двери кабака доносились голоса подвыпивших гуляк.
Эльза и Эдуард безразлично проходили мимо крикливых реклам торговых фирм, пестрых афиш, вещавших о новинках сезона, мимо сурового скучающего городового.
А на площади равнодушно взирал на прохожих каменный монумент с двуглавым орлом, и, застыв, тоже как монумент, стоял рядом городовой. Все казалось заранее размеренным и несокрушимым, будто и не было войны.
И только мальчишки-газетчики, захлебываясь, выкрикивали последние сообщения из вечерних выпусков газет:
— Армия Гинденбурга подошла к Варшаве! Германские дредноуты «Гебен» и «Бреслау» обстреляли Феодосию и Одессу…
— В портах взрывы и пожары!
Эльза и Эдуард расстались, когда над сонным каналом поплыли таинственные тени…
С фронта от него пришла лишь одна открытка. Эдуард нарисовал солдатский блиндаж с железной печкой. На ней — помятый чайник, брезентовое ведро на гвоздике. На обороте несколько слов: «Сердечный привет из моего дома. Эдис. 17.3.16».
А в феврале семнадцатого из штаба четвертого Видземского полка пришла неожиданная весть: прапорщик, полковой адъютант Эдуард Берзин тяжело ранен и эвакуирован в один из госпиталей Петрограда.
И Эльза поехала туда. Столица встретила ее толпами людей. По улицам шагали батальоны солдат, ехали грузовики. Гарцевала конная полиция. Колонны демонстрантов несли красные знамена и транспаранты с лозунгами: «Да здравствует армия и народ!», «Да здравствует демократическая революция!», «Свобода, братство и равенство», «Долой царя!», «Долой войну!».
По Невскому беспрерывно текла вышедшая из берегов человеческая река. Штатские смешались с увешанными крестами бородачами в солдатских шинелях и папахах. А на каждой улице дорогу Эльзе преграждали толпы, знамена, оркестры.
Петроград шел навстречу Февральской революции.
Эльза с трудом добралась до Сергиевской. Разыскала в палате обросшего, с впалыми глазами, не похожего на себя Эдуарда. И сделала все, чтобы врачи отказались от ампутации ноги…
Глава ВТОРАЯ
На голубом конверте, сохранившем тонкий запах духов, четкими латинскими буквами было написано по-русски.
РОБЕРТУ ГАМИЛЬТОНУ БРЮСУ ЛОККАРТУ, специальному уполномоченному британского военного кабинета. Москва. Хлебников переулок, 19, квартира 24.
Хотя адрес был аккуратно написан печатными буквами, Локкарт сразу определил: письмо от жены.
Вскрыв конверт, он пробежал глазами прыгающие строчки. Видно, писала, очень волнуясь.
Локкарт так и знал — снова предупреждает о том, что его политические акции в Лондоне продолжают катастрофически падать.
Но ведь он уже сделал выводы и переменил курс. Теперь все совсем не так, как было в мае, когда от жены пришла тревожная телеграмма. Он выучил ее наизусть.
Вполне осведомлена. Не действуй необдуманно. Опасаюсь за твою будущность. Понимаю твое настроение, но надеюсь скоро тебя увидеть. Это будет для тебя самым лучшим.
Ему было ясно, в чем дело. В предыдущих письмах она предупреждала, что в министерстве иностранных дел распространяются слухи, будто он стал красным, «обольшевичился», связался с Робинсом, Жаком Садулем[4], чьи симпатии уже давно на стороне большевиков, и чуть ли не с коммунистом Джоном Ридом, ярым защитником красной революции.
Сообщение об его встрече с Лениным немедленно попало в прессу и вызвало лютую ярость тори, которые стали обливать грязью Ллойд Джорджа[5] и добирались до Уинстона Черчилля[6], хотя последнего труднее всего было бы заподозрить в подобного рода симпатиях. Скорее можно примирить бешеного быка с красным платком, чем Черчилля с чем-либо красноватым.
Конечно, жена надеялась скоро увидеть Роберта. Скучая в одиночестве, она имела основание считать, что красивый и еще сравнительно молодой шотландец, ее муж, пользуется на чужбине успехом у женщин. Одновременно она давала понять: самое лучшее в создавшейся ситуации — просить отставки, чтобы окончательно не испортить на всю жизнь репутацию и не сломать карьеру.
4
5
6